Красные петухи(Роман)

Лагунов Константин Яковлевич

Смеялся Сатюков добродушно, весело, запрокидывая лицо, заросшее непроглядно густой рыжеватой бородой. Из-под мохнатых, тоже рыжих бровей посверкивали живые, умные глаза.

Но стоило Чижикову сказать: «Послушай, Сазоныч, есть одно дело», как Тимофей погасил улыбку, весь подобрался, уставясь немигающим настороженным взглядом на председателя губчека.

— Вот тебе направление. Сейчас явишься в губпродком, к начальнику продотряда особого назначения Карпову. Будешь бойцом в его отряде. Скажешь — из чека поперли за выпивон и неповиновение начальству. Можешь разрисовать меня в карикатуру. Надоело, мол, перед всякими тянуться, захотелось волюшки. Понял? Надо, чтоб тебе поверили.

Главная твоя задача — не спускать глаз с Карпова и Горячева: его-то и будет сопровождать ваш отряд. Учти, можешь угодить в осиное гнездо. Карпов этот только объявился в наших краях, по личной рекомендации Горячева назначен начальником продотряда. Постарайся угадать, что за птица. Каждый шаг, каждое слово мотай на ус. Присмотрись к бойцам отряда. Сыщешь надежных, обопрись, но не раскрывайся. Играй под мужичка-простачка, которому надоели большевистская дисциплина и всякие ограничения. Надейся только на свои силы. В случае крайней нужды можешь передать что нужно с секретарем челноковской комсомолии Ярославной Нахратовой. Приказ о твоем отчислении из батальона губчека, наверно, уже вывесили. Мы тебя списываем за «проступки, порочащие высокое звание чекиста…». Уточни, с кем встречается Горячев, о чем и с какими мужиками разговаривает. Помни: оступишься, вызовешь подозрение — не пощадят. Осиротишь детишек. Так что смотри… — Помолчал. Пожевал нераскуренную папиросу. — Если дело не по душе — скажи. Неволить не стану.

— Обижаешь, Гордей Артемыч.

— Прости, Сазоныч. Только ведь и вправду на такое надо идти добровольно… Ну давай закурим напоследок и помолчим перед дорогой…

Когда Сатюков ушел, Чижиков позвонил в караульную и попросил привести арестованного Карасулина.

2

Онуфрий зарос щетиной, был угрюм и раздражен. В ответ на «Добрый вечер, Онуфрий Лукич» буркнул сквозь зубы: «Здравствуй, гражданин начальник» — и остался стоять посреди комнаты, едко и колюче поглядывая на Чижикова из-под насупленных бровей.

— Обижаешься, значит?

— Тебя в рыло, а ты кланяйся мило. Так, что ли? — криво усмехнулся Карасулин.

— Садись, — миролюбиво предложил Чижиков, — закуривай.

— И так башка от курева — хоть обручами стягивай.

— Дрянь дело, Онуфрий Лукич, — подсаживаясь рядом, проговорил Чижиков. — Начали семенную разверстку…

— Ну?.. — вскинулся Карасулин. От недавней обиды и раздражения — ни следа. — Выходит, они и взаправду похитрей нас. Мне Кориков об этой разверстке загодя говорил.

— Кориков?!

— Ворон первым падаль чует.

— Но почему тебе?

— Отколотая щепа обратно не пристает.

— Так они что, решили…

— Может, и решили, а вернее, на зуб пробовали.

— Что ж ты молчал об этом? — рассердился Чижиков.

— А ты меня спрашивал?

— Да, виноват я перед тобой… — поник Чижиков. — Поговорить тогда ночью не удалось: пришлось срочно скакать в Яровск. Потом опять запарка. Вот и протомили тебя в подвале четверо суток… Но, черт возьми, не понял ты разве, зачем мы тебя арестовали? Чтоб вернулся ты в Челноково окончательно обиженный нами, чтоб враги не сомневались больше в тебе. Разжевал наконец? Эх, Онуфрий, Онуфрий. Да и я хорош… — Сокрушенно покачал головой. — Ну, ладно. Что упало, то пропало. Давай о деле. Непосильную ношу хочу взвалить на твои плечи.

— Чужие не свои — знай вали… Выходит, они нас — вокруг пальца, как надумали, так изделали. Он ведь прямо сказал: вот начнется семенная и…

— Не могу поверить, что Кориков преднамеренно открылся тебе. Скорей всего, в азарте болтанул.

— Сам этот клубок день и ночь мотаю, никак до конца не доберусь.

— Надо

распутать, — твердо сказал Чижиков, не спуская с собеседника цепкого взгляда.

— Черти б его распутывали, — угрюмо пробубнил Карасулин. — Ну, коль охота мозги поломать, слушай. Про то, что я Боровикова пригрел, слыхал? Я и в самом деле первым повидал дорогого тестюшку, похристосовался с ним…

Он в подробностях живописал встречу с Боровиковым, потом рассказал, как «пробовал его на зуб» Кориков.

— Я ведь утром надумал к тебе ехать, а тут ты сам заявился, заарестовал меня да и ускакал…

Онуфрий свернул папиросу, прикурил от чижиковской и задымил вовсю.

— Да… — проговорил Чижиков. — Значит, пока проглянула такая цепочка: Зырянов — Боровиков — Кориков — Горячев и, видимо, поп Флегонт.

— Вряд ли Флегонт с ними. Он хоть и поп, а из мужицкой борозды не вылазит. К богатству не льнет. Все своими руками.

— Красный поп?

— Может, и не красный, но во всяком разе не белый.

— Случись заваруха, твой двухцветный поп служить будет молебны антисоветчикам.

— Колчаковцы его чуть не расстреляли за то, что отказался такой молебен служить.

— Черт с ним, поставим над попом вопрос. Поглядим, куда погнется, все равно посередке не устоит… Тебе, Онуфрий Лукич, придется еще денек-два у нас погостить. Хоть и обидно, и прискорбно то, что случилось с тобой, но, ей-богу, нет худа без добра. А в партии тебя восстановит Москва, и мы подмогнем в этом. Уверен. Не обижают здесь?

— Гляди, сам кого бы не обидел.

— Так вот, денька через два мы выпустим тебя на поруки. Авторитет твой среди крестьян от этого не качнется, а Кориков и его братия должны проникнуться к тебе особым доверием. Надо разглядеть изнутри это логово. Опередить их. Сможешь?

— Попытка не пытка.

— Тогда давай прощаться. И будь осторожен. Очень может быть, что Кориков прав — и даже в этом доме у них есть глаза и уши. Учти это.

Часовой увел Карасулина. Чижиков несколько раз прошелся по комнате. Итак, картина проясняется. Задача — нащупать связи челноковских заговорщиков с соседними волостями и деревнями и Яровском. А главное — раскрыть головку заговора в самом Северске, найти нить от Северска к соседним губерниям. До тех пор Горячева трогать нельзя…

Нельзя? А допустимо ли тут промедленье? Не правильней ли немедленно арестовать Горячева, Корикова и всех подозреваемых в связях с ними — разрубить бикфордов шнур, пока не грохнуло? Нет, он не имеет права этого делать. Судя по оперативкам ВЧК, зреет всесибирский мятеж и где-то затаился его штаб, с которым связаны северские заговорщики. Пока главная пружина не обнаружена — нельзя раскрывать карт… Еще чуть бы попридержать события либо их опередить, чтоб до разворота семенной разверстки обезглавить заговорщиков! Все говорит за то, что контрреволюция делает на семенную главную и последнюю ставку. Предупредить и ударить первым, да так, чтобы вышибить дух из врага, разом и навсегда!..

3

Долго стоял Чижиков на пустой вечерней улочке, радуясь морозной тишине и одиночеству, которые незримо снимали гнетущую дневную усталость. Глубоко вздохнул, пошевелил плечами и вдруг почуял тревожный и сладкий запах древесного дыма. Дрогнувшими ноздрями втянул смолистый пряный аромат и вспомнил: сегодня суббота, банный день.

Сибиряки — народ чистоплотный. Хоть земля в дыбки, а каждую субботу топят баню. Как ни беден двор, а в нем обязательно своя банька — неказистая, невеликая, но зато своя. Топится она часто «по-черному», дым уходит не в трубу, а в раскрытую настежь дверь, оттого на бревенчатых стенах густой и толстый налет сажи.