Красные петухи(Роман)
Шрифт:
— «…в разъяренном океане, средь бурных волн и бурной тьмы…» — продолжила Ярославна и заплакала — облегченно и тихо.
Новодворов и Чижиков отошли к окну.
— В губкоме пока никаких дискуссий по этому поводу, — не то посоветовал, не то подумал вслух Новодворов. — Отштампуют решение, и мы связаны по рукам и ногам. Обстоятельное и толковое донесение Дзержинскому. Сегодня же. Сейчас. Вот подуспокоимся чуть и сочиним. С командующим группой войск договорюсь. Мы с ним друзья по каторге. Вот так, пожалуй. А дальше будет видно…
Глава пятая
С
Председатель губчека Чижиков не сомневался: Карпов и исчезнувший Горячев — единомышленники, бывший член коллегии губпродкома Горячев раздувает мятеж против Советской власти, от имени которой недавно действовал. Пикин придирчиво и неторопливо перебрал все, что знал о Горячеве, — от первой встречи до той минуты, когда проводил его в Челноково, припомнил, как настойчиво рекомендовал Горячев никому не известного Карпова начальником продотряда особого назначения, как упорно отстаивал им же предложенную семенную разверстку, и в конце концов окончательно признался себе, что бывший заведующий хлебным отделом — враг. И не было теперь у губпродкомиссара сильней желания, чем желание отомстить. Любой ценой, во что бы то ни стало жестоко отомстить перевертышу Горячеву, кому совсем недавно так слепо и безоговорочно доверял. И не было жертвы, на какую не пошел бы Пикин, лишь бы скорее погасить черное, смрадное пламя мятежа. Он свирепел, узнавая, что где-то собранный по разверстке хлеб попал в руки бандитов.
Когда же дошла до Пикина весть о том, что уездный Тоборск с трех сторон осажден мятежниками, Губпродкомиссар едва не задохнулся от ярости. Ведь в Тоборске на складах в ожидании навигации лежало пятьдесят тысяч пудов собранного по разверстке зерна. «Немедленно вывезите весь хлеб, собранный по разверстке», — телеграфировал Пикин тоборскому уездному продкомиссару и председателю уисполкома. Те ответили: «Ввиду катастрофической близости бандитов, полного отсутствия гужевого транспорта выполнить приказ невозможно». Оставалось одно из двух: раздать хлеб жителям Тоборска либо оставить его мятежникам, которые не сегодня- завтра займут город. Ни того ни другого Пикин принять не мог и решил, ни с кем не согласуя, махнуть в осажденный Тоборск, чтобы любой ценой спасти хлеб.
Мятежники вплотную подошли к тракту Северск — Тоборск. Кулацкие банды не раз врывались в села на тракте, и оттуда давно уехали все, кому грозила расправа. Заполучить серьезную вооруженную охрану без ведома губком а Пикин не мог, а открыться губкому не желал, так как был уверен, что ему ни за что не разрешат столь рискованной вылазки. И Губпродкомиссар,
За день бешеного аллюра одолели почти половину пути и к вечеру оказались в большом зажиточном селе Криводаново. Тут и решили заночевать, дав отдых себе и коням.
Во многих селах Пикин имел хороших знакомых, у которых останавливался передохнуть, пообедать, иногда ночевал. Губпродкомиссар дорожил этими связями и всячески их поддерживал. Встретив в Северске деревенского знакомца, обязательно тащил его домой, кормил обедом, помогал достать сбрую, дегтя или гвоздей, но если тот заводил разговор о тяготах продразверстки, Пикин сразу отбрасывал всякие правила гостеприимства и так ожесточенно защищал разверстку, что гость умолкал и спешил проститься.
Был такой знакомый и в Криводаново — небогатый, но крепкий, бездетный середняк Герасим Старостин. К нему и направился Губпродкомиссар.
Село словно вымерло — ни мальчишек, ни собак. Непривычная тишина и безлюдье насторожили. Пикин пустил коня шагом, зорко вглядывался в окна. Красный флаг над вол- исполкомом немного успокоил, но, прежде чем войти, он послал туда красноармейца. Посыльный тут же воротился, доложил, что в исполкоме — никого, кроме сторожа, а все крестьяне ушли на митинг в Патрушево, до которого пять верст.
— Что за митинг? Кто проводит? — встрепенулся Пикин.
Красноармеец пожал плечами.
— Давай к Старостину. Если дома, узнаем, кто митингует в Патрушево. Может, подскочим…
Пикин сидел в жаркой горнице, медленно и безвкусно жевал картофельные шаньги, запивал горячим морковным чаем с топленым молоком и пристально вглядывался в Герасима — невысокого, сухопарого, неопределенного возраста, с продолговатым худым лицом, серыми непрестанно мигающими глазами.
Никакой дипломатии Пикин терпеть не мог и, вместо того чтоб исподволь подойти к делу, сразу спросил:
— Был позавчера сход?
— Дык… Собирались мужики. Теперь, почитай, каждый день собираются. Ровно ошалели. Скотину не гоют, о севе не думают. Базлают цельные дни, как на Ирбитской ярмарке…
— О чем? — еще суше и строже спросил Пикин, отодвигая недопитый чай.
— Известно, — так же неопределенно и нехотя ответил Герасим. — Про восстанье.
— В Патрушево сейчас кто митингует?
— Мне отсель не видать. Может, новая власть, а может, из губернии кто приехал. Не то и сами мужики. Говорю же: без митинга теперь, что дите без соски, дня не проживут.
— И что говорят о восстании? — Пикин прицелился в хозяина сузившимися глазами.
— Известно. И хочется, и колется, и мамка не велит.
— Ты эти побасенки оставь, — рассердился Пикин. — Не на посиделках. Говори толком.
— Ну ежели толком… — Герасим разом посерьезнел лицом и голосом. — Не будь мы на большаке да возле железной дороги, и у нас занялось бы… А так… боязно. Подкатит броневик, ахнет с орудий — слизнет деревню к едреной матери. Оттого и хлеб, что в ссыпке, не трогают до сих…
— Так я и знал, что его не вывезли! — Пикин даже привскочил, зашарил взглядом вокруг, отыскивая кого-нибудь, чтоб немедленно распорядиться.