Красные щиты
Шрифт:
Барбаросса окинул теток холодным взглядом. Оттон Фрейзингенский двинулся было к нему, но Фридрих, словно не замечая епископа, обратился к стоявшему в тени Маркварту:
– Ты, Маркварт, позаботишься обо всем, что предписано церковью исполнять при кончине кесаря. Ты будешь соборовать короля Конрада.
Потом подошел к Генриху, взял его за руку.
– Идем, - сказал Фридрих, - надо немного отдохнуть, скоро мы снова должны быть здесь. И ты, дядя, с нами, - позвал он Оттона.
Втроем они вышли из дворца, поодаль следовали Тэли и Герхо, который уже успел вернуться из Цвифальтена. На площади перед королевским дворцом размещался рынок, стояли собор и дом епископа, в котором теперь проживал епископ майнцский Генрих, - там уже заметно было какое-то движение. В соборе и в других храмах звонили колокола.
Они приблизились к темному строению с громадным двором, где пофыркивали утомленные дорогой кони Генриха и Барбароссы. В просторных сенях стояла величественная статуя всадника с короной на голове. Вокруг нее копошились резчики, обкладывали свежеотесанный камень мокрой мешковиной.
Барбаросса провел своих спутников по ряду темных комнат и наконец отворил последнюю дверь.
Они очутились в большом помещении, потолок которого терялся во мраке; освещалось оно только горевшими в очаге поленьями. Посередине, в каменном углублении, лежали раскаленные булыжники, слуги лили на них воду из ведер. Вода мгновенно превращалась в пар, он наполнял теплом все помещение - это была баня. Все трое быстро разделись и сели на лавки вокруг камней жаркий пар обволакивал тела, разгонял усталость. Слуги подали кувшины с согретым вином, внесли блюда с едой.
– Не знаю, придется ли нам спать этой ночью, - сказал Барбаросса, надо хотя бы поесть. Через часок-другой вернемся во дворец.
Оттон Фрейзингенский сидел, опустив голову. Его худое, мускулистое тело, видимо, было привычно к панцирю и мечу, но теперь в его позе чувствовались уныние и расслабленность, - он явно был удручен ходом событий. Все долго молчали, наслаждаясь живительным теплом; пару постепенно прибавлялось, вскоре за его белыми клубами они почти перестали видеть друг друга. Из горячей мглы послышался тихий, печальный голос епископа Оттона:
– Никогда еще, милый Фридрих, не было мне так тяжко! Даже на берегах Меандра, когда сарацины, болезни, волки - тысячи напастей обрушились на германское воинство, которое я вел на защиту Гроба Господня. Словно я превратился в столетнего старца и вижу, как погружается во тьму кромешную весь земной мир. За всю историю - а я изучил ее и записал для потомства еще не бывало, чтобы столько бед сразу сваливалось на нашу землю. Да еще погода какая - дождливое лето, морозная зима...
Барбаросса разразился громким смехом. Нагой, могучего сложения, он полулежал на покрытой ковром лавке; его жидкая, золотистая бородка казалась серебряной от капелек сгустившегося пара. Отгон Фрейзингенский глянул на него с изумлением - в этом грубоватом смехе было что-то искусственное.
– Ах дядя!
– воскликнул Барбаросса.
– Как я понимаю, иначе и не бывает на свете: зимой всегда холодно, а летом идут дожди. И если король умирает - это в порядке вещей. Один государь уходит - другой приходит.
Епископ, видимо, понял тайный смысл этих слов; с горестным вздохом он ударил себя кулаком в грудь, на которой висел большой железный крест, и набожно перекрестился.
Когда они поели, слуги обтерли их соломой и помогли одеться. Фридрих опять повел их по темным, низким покоям своего жилища, через сени с каменным всадником и большой двор. Ночь стояла очень холодная. Приблизившись к собору, они заметили, что двери его открыты. Фридрих вошел внутрь - там, в полумраке, сновали слуги с факелами в руках. Барбаросса преклонил колени у гробницы святого Генриха и начал молиться. "Одинокий человек среди застывшего хаоса камней", - подумалось Генриху.
Оттон ненадолго отлучился, затем подошел к племяннику сказать, что императорские регалии уже принесены в palatium [дворец (лат.)]. Барбаросса тяжело встал - загремел по полу рыцарский меч - и взял Генриха под руку.
– Помни, ты - мой друг, - сказал он князю по пути во дворец, - и нынче вечером, надеюсь, ты мне окажешь одну услугу.
В королевских покоях горело множество лучин, в каминах громко трещали дрова, повсюду толпились рыцари в парадных одеждах, но без шлемов и без оружия. Сестры короля красовались в самых пышных своих
Виллибальд бросился навстречу Фридриху.
– Что это все означает?
– громким шепотом спросил он.
– Что тут будет?
– Сейчас увидишь, - ответил Барбаросса.
В залу вошли десятка полтора воинов с факелами и окружили слуг, державших ларцы. Медленно растворились двери королевской опочивальни, на пороге появился дряхлый, седой, как лунь, архиепископ майнцский Генрих. Он махнул рукой, и все, кто был в зале, выстроившись в чинную процессию, направились к королевской спальне. Фридрих шел впереди, - но теперь в его одиночестве Генриху чудились величие и сила, - за ним шествовали епископ фрейзингенский и князь сандомирский, далее четыре сестры, сиявшие в золоте, как иконы; Агнесса вела маленького Фридриха, похожего на золотую куклу. Затем шла Рихенца в королевском облачении и красавица Аделаида. Затем воины с факелами и слуги с ларцами. Затем епископы Эбергард Бамбергский и Конрад из Пассау, аббаты Адам из Эвре, Адам из Лангра и Рапот из Гейльбронна, затем дворяне и князья, но их было немного - вечно недовольные саксонцы и баварцы сидели, как медведи, в своих берлогах, а Бабенберги охраняли марку от набегов. Замыкало процессию духовенство, среди которого шли Райнальд и Виллибальд.
Королевская опочивальня преобразилась: к потолку посредине был, по византийскому обычаю, подвешен большой медный круг, в котором горели размещенные рядами лучины, - свет был такой яркий, будто в солнечный день. На камине целыми охапками стояли зажженные свечи, от них сильно пахло воском. Королевское ложе сдвинули в угол, а кесарь в длинной рыцарской тунике и пурпурном плаще сидел у камина в кресле. На голове у него сиял золотой венец с крестом впереди, лицо было белее мела, взгляд мутен. Всех поразило, что он еще нашел в себе силы надеть облачение. Четверо рыцарей держали над креслом красный балдахин с вышитыми на нем орлами и замками Штауфенов; впереди стояли сын Владислава и Агнессы Болеслав Высокий и почти такой же рослый бургграф нюренбергский, муж Берты; позади - Конрад фон Дахау и Гергард фон Вертгейм.
Епископы Эбергард и Конрад приблизились к королю и надели на него священнические ризы, символ небесного посланничества германских императоров. Тяжелая золотая парча, подобно фону византийских мозаик, оттеняла бледность его лица.
По знаку Фридриха слуги поставили позади кесаря оба ларца и отошли в сторону. Агнесса подтолкнула маленького Фридриха к отцу, но Барбаросса придержал его, взяв за ручку. Все опустились на колени: из бокового алькова вышел Маркварт со святыми дарами. За ним старуха монахиня несла на шнурке медную доску, ударяя по ней молоточком; при каждом ударе раздавался протяжный, гулкий звук - обычай этот был привезен кесарем из Иерусалима. За монахиней шли церковные мальчики, размахивая кадилами - густое облако ладанного дыма вмиг заволокло Конрада. Ослепительный свет, сияющая золотом парча, звуки гонга - все это создавало торжественное настроение. Генрих пристально всматривался в бледное лицо кесаря; на фоне золотой парчи оно казалось ему белее облатки, которую нес в руке Маркварт.
Кесарь принял причастие сидя. Небывалым величием дышал весь его облик, сила духа победила немощи телесные! Никто бы не узнал в нем то жалкое существо, которое всего несколько часов назад корчилось от озноба под медвежьими мехами. И в тот миг, когда Конрад вкушал плоть Христову, он показался Генриху небожителем, восседающим на престоле в сиянии славы, истинным владыкой мира.
Когда кесарь причастился, Маркварт и монахиня с гонгом отошли в сторону. Конрад указал рукой на епископа Генриха и уверенным, звучным голосом произнес: