Красные щиты
Шрифт:
– Епископ Генрих сообщит вам мою волю.
Епископ, опираясь на зеленый пастырский посох с голубкой наверху, сделал шаг вперед.
– Конрад Третий, - возгласил он, - милостью божьей король германский, император западной части света, владыка и повелитель Германии, Италии, Галлии и Славонии, готовясь вскоре предстать пред лицом того, кто послал его вершить закон над градом и миром, просит дворян Германского королевства, дабы после его кончины они, минуя его малолетнего сына, избрали королем германским Фридриха, герцога швабского, на благо всем подданным и на благо империи. И в подтверждение
– Да будет так! Аминь!
– громко проговорил кесарь.
Присутствующие опешили - так неожиданны были эти слова. Но слуги уже открыли аравийские ларцы, и Маркварт, став позади кесаря, подал ему округлый черный предмет, казавшийся неуместным среди всего этого блеска и великолепия. Фридрих Швабский опустился перед кесарем на колени, Райнальд притянул к себе Фридриха Ротенбургского, который снова начал плакать, и прикрыл его полой плаща. Кесарь благоговейно взял корону обеими руками за державу - видно было, что он напрягает последние силы, - и положил ее на ладони Барбароссы. С минуту железный этот обруч, казалось, соединял умирающего государя и его преемника, потом руки Конрада опустились, корона осталась у Барбароссы. Все облегченно вздохнули, как при возношении святых даров, и склонились в земном поклоне.
Кесарь протянул руку назад, взял у Маркварта копье, сделанное по образцу копья святого Маврикия; некогда Оттон III оставил его в Гнезно Болеславу, которого прочил своим соправителем в Европе. Фридрих обернулся к Райнальду, хотел дать ему подержать корону, но тот был занят плачущим малышом. Оглянувшись вокруг, Барбаросса заметил рядом с собой коленопреклоненного Генриха Сандомирского и передал корону ему. У Генриха замерло сердце, когда он ощутил в своих руках холодный металл. Венец германских государей задрожал в руке польского князя.
Копье Барбаросса передал своему дяде, Оттону Фрейзингенскому. Но у кесаря уже не было сил взять у Маркварта остальные регалии, он только сокрушенно покачал головой. Тогда дряхлый епископ майнцский поднес ему для лобызания коронационный крест, усыпанный драгоценными камнями и содержавший внутри святые мощи. Фридрих поднялся на ноги, подвинул к кесарю своего маленького кузена. Ребенок тихо и жалобно плакал. Кесарь с глубокой скорбью возложил руки на его голову, которую лишил короны вместо того, чтобы увенчать ее, склонился к малышу и, нежно глядя на него, спросил:
– Ну, чего ты? Чего?
Потом благословил сына, осенив крестным знамением его лобик, и в изнеможении откинулся на спинку кресла. Райнальд снова взял ребенка на руки.
Все поспешили перейти в соседнюю, архивную, залу - не терпелось потолковать о таком неожиданном событии. Когда Генрих вошел в канцелярию, Виллибальд с пеной у рта наскакивал на Маркварта, на епископа майнцского и Райнальда Дассельского.
– Это незаконно, - кричал он, - незаконно? Противно всем установлениям божеским и человеческим. Государем должен был стать Фридрих Ротенбургский!
Те упорно отмалчивались - пусть себе кричит сколько хочет. Видимо, они были очень довольны решением кесаря.
Из королевской опочивальни стремительно вышел Барбаросса. Вслед за ним вынесли
– Просьба моя вот какая, - обратился он к Генриху.
– Побудь, пожалуйста, в этой зале с твоими слугами, я здесь оставлю священные регалии. Мне сейчас надо идти на совет. Пока не решим, что делать дальше, пусть корона побудет под твоей "охраной, братец.
Барбаросса затем увел с собой высших сановников: Виллибальда, Райнальда - Маркварт почему-то не пошел. В этой, похожей на овин, зале, слуги поставили посредине аравийские ларцы и выстроились по обе стороны дверей. Генриху подали кресло и скамеечку для молитвы. Он сел. Тэли и Герхо, подойдя к нему, преклонили одно колено, потом стали позади кресла. Наступила тишина, только слышно было, как трещат дрова в камине и попыхивают свечи, оставленные Виллибальдом на канцлерском столе. Вскоре они догорели, и зала погрузилась в полумрак.
Перед Генрихом смутно белели в темноте ларцы с резными завитушками. В них покоились атрибуты высшей земной власти: корона, скипетр, держава, копье, священные останки королей-мучеников и кусочек святого древа, вправленный в золотой крест. Рядом с ларцами лежал коронационный меч в бархатном чехле. "Тот самый, - подумал Генрих, - который нес отец. О, позор!"
Отец нес меч перед Лотарем, а сын сторожит для Фридриха императорские регалии, символы власти, которой покорны, как сказал архиепископ, Италия, Германия, Галлия и Славония. Могуча длань кесаря, священно единство империи, но существует же и Польша, существуют Краков и Плоцк, Гнезно, Вроцлав и Галич. Чтобы не уснуть, Генрих принялся вспоминать все польские города да кто в каком городе правит; и вдруг ему подумалось, что тем, кто живет в стенах этих городов, и тем, кто обрабатывает поля в их окрестностях, никакого дела нет ни до кесарской короны, ни до того, что Славония покорна ей.
Фридрих, пожалуй, прав, когда говорит о единстве власти и о едином источнике законов. Но ведь и Евгений III, которому пришлось бежать из Рима, твердит то же самое - должен, мол, быть един пастырь и едино стадо. А меж тем Храбрый и Щедрый, Казимир и Кривоустый не слушали домыслов ученых мужей, радели о своих вотчинах, делали свое дело, расширяли свои владения, раздвигали их границы. Хороша императорская корона, но золотой венчик, что взят Генрихом из гроба и хранится у него, куда милее, ибо это свое, добытое усилиями и неустанной борьбой предков.
Упав на колени, Генрих начал молиться вслух. И тут только он заметил, что между ним и кесаревыми ларцами появились еще два человека - они тоже стоят на коленях. С удивлением посмотрел он на них: то были Лестно и Якса из Мехова. Лица у них усталые, измученные. Итак, они уже приехали, привезли ему людей.
И в этот миг Генрих дал великие обеты: прожить жизнь в чистоте, блюсти рыцарскую честь, поставить в Сандомире монастырь и храм, совершить паломничество в Святую землю. И за это просил он у господа корону Польши в сем мире и вечную - на небесах.