Красный Бубен
Шрифт:
– Ты откуда здесь такой взялся? – спросил Мишка.
– И почему так чисто по-русски шпрехаешь? – добавил Андрей.
– Ты случайно не генерал Власов? – поинтересовался Семен.
Кохаузен улыбнулся.
– Увы, я не генерал Власов… Вы, товарищи противофашисты, наверное, подумали, что раз я живу во дворце, – он обвел вокруг рукой, – если уж я не фашист, то непременно немецкий барон-кровопийца. А это совсем и не так… На самом деле, я старый сотрудник КОМИНТЕРНА, соратник Владимира Ульянова!.. – он сделал паузу, оценивая, произведенное впечатление. – Я, между прочим, вместе с Лениным ехал в Россию в пломбированном вагоне, помогать ему делать революцию!
– Пиз…шь?! – выдохнул
– Извините?
– Я говорю: пиз…шь!.. Чего-то мы тебе не верим!
– Видали мы таких биздаболов! – добавил Семен. – С Лениным его запломбировали! Вот гусь!
– Пломбируев! – Андрей захмелел.
Немец вроде бы ничуть не обиделся.
– Ну что ж, мне вполне понятно ваше недоверие, – сказал он. – Во-первых, действительно, сложно поверить, что на войне в каком-то замке сидит какой-то, как вы выражаетесь, Пломбируй и уверяет, что он соратник Ленина. И всё же это так. И если вы, товарищи противофашисты, не возражаете, я расскажу вам, как это было.
– Ну, попробуй, – Мишка отломил от поросенка ногу и впился зубами в румяную хрустящую кожу. – А мы пока поедим.
Себастьян Кохаузен взял с бюро коробку с сигарами.
– Разрешите вам предложить?
Солдаты взяли по две и вставили их себе за уши.
– Итак, я начинаю… Я родился в преуспевающей немецкой семье. Мой папа был преуспевающий фабрикант, производитель чугуна и стали. Мама – баронесса фон Петц. Но и мама и папа мне с юности не нравились. Я долго не мог понять почему, пока в шестнадцать лет не прочитал все труды Маркса и Энгельса. И тогда я всё понял. Мои родители были мне чужды, потому что они являлись яркими представителями класса эксплуататоров. А я не мог олицетворять себя с этим классом. И всё же это были мои родные мама и папа, и я ужасно мучился и страдал, не зная, как мне поступить. Мои противоречия разрешились чудесным образом после знакомства с Владимиром Ульяновым, который в то время находился в Германии. Мы познакомились с ним в пивной «У Шульмана», куда я частенько захаживал залить свое горе двумя-тремя кружечками светлого пива.
– Чего это Ленин делал в пивной? – подозрительно спросил Семен.
– Читал газету и пил кофе с молоком и сахаром…
– Ладно…
– Много раз я замечал в пивной этого странного человека с большим лбом и пронзительными умными глазами. Мне ужасно хотелось с ним познакомиться, но не было повода. Мы, немцы, более скованны, чем русские, и не можем знакомиться просто так. Частенько Ленин приходил в пивную с шахматной доской и играл в шахматы с хозяином заведения на чашку кофе. И вот однажды, когда хозяин Шульман приболел и лежал на втором этаже в постели, Владимир Ильич, оглядев заведение, пригласил меня совершенно запросто сыграть с ним партию. Для русских, как вы сами знаете, обратиться к незнакомцу не составляет никакого труда. Так мы познакомились, и уже через три часа мне казалось, что я знал этого человека всю жизнь. Мы подружились. Позже Ульянов объяснил мне мою проблему с родителями. Он объяснил, что я родился среди буржуазии, а воспитывался среди интеллигентов. Интеллигенты – это говно, а буржуазия – вчерашний день, который скоро похоронят пролетарии всех стран. Когда я это узнал, мне стало легко и свободно.
– Может, ты и врешь, – сказал Семен, – но слова эти чисто ленинские. Потому что никто кроме Ленина не мог сказать так хорошо! Интеллигенция – говно, буржуи – покойники. Выпьем за Ленина! Он вечно живой!
– Именно – вечно живой! – воскликнул Себастьян Кохаузен. – Вы очень хорошо заметили это!
– Хрен ли ты говоришь заметил! У нас все это знают! – гордо ответил солдат.
– Все знают, да не все понимают! – Кохаузен поднял бокал. – Я заметил, что русский знает больше, чем немец понимает!
– В сто раз! – сказал Мишка.
– Как минимум, – добавил Андрей.
– Сравнил жопу с пальцем, – Семен усмехнулся.
Выпили.
– Я продолжаю… В семнадцатом году мы сели с Лениным и Надеждой Константиновной Крупской в пломбированный вагон и поехали в Россию делать социалистическую революцию. В этом же вагоне ехали другие революционеры. В том числе Лев Троцкий и Инесса Арманд. Троцкого подсадили немцы, чтобы он вредил по дороге Ленину, мешал ему сосредоточиться на планах вооруженного восстания… Вы не поверите, но в то время у Ленина и Инессы была яркая любовь, какой могут любить друг друга только пламенные революционеры. Ленин и Арманд искали удобного случая, чтобы уединиться и предаться любви. Но так, чтобы при этом не оскорбить чувств другой пламенной революционерки Надежды Константиновны Крупской… Тогда Ленин сказал мне следующее:
– Себастьян, – он взял меня под руку и повел по коридору вагона, подальше от своего купе, – мне стали известны коварные планы вредителя Троцкого. Еврейский мировой капитал поручил ему скомпрометировать меня в глазах моей революционной жены и всего мирового пролетариата. Троцкий получил задание накрыть нас с Инессой в тамбуре, когда мы будем там встречаться!.. Наше дело под угрозой! Ты же знаешь, Себастьян, Надежду Константиновну! Если она узнает, что я того Инессу, русская революция может выйти криво!.. Мы не должны допустить искажения исторической перспективы, потому что все условия для революции созрели – верхи не хотят, а низы не могут… Дорогой немецкий товарищ, ты должен отвлечь на себя Троцкого. Я бы сам выкинул эту сволочь в окошко, но ты же знаешь, что в нашем вагоне их нет. И еще, Троцкий нам пока нужен, чтобы перехитрить еврейский мировой капитал… Сегодня ночью, в три часа, я встречаюсь с Инессой в тамбуре. А ты должен задержать Троцкого.
Ночью, когда Владимир Ильич скрывался в тамбуре с Инессой Арманд, я стоял в коридоре и внимательно смотрел по сторонам. Вдруг из своего купе вышел Троцкий и на цыпочках направился по коридору в сторону тамбура. В одной руке – фотокамера, в другой – магниевая вспышка, во рту – свисток. «Ну, подожди, – подумал я, – сейчас ты попробуешь моего немецкого кулака!» Я вжался в стену, а когда Троцкий подошел поближе, выскочил неожиданно, вырвал у него из руки фотокамеру и, ударив фотокамерой ему в челюсть, загнал свисток Троцкому в глотку. Троцкий упал без сознания. Магниевая вспышка вспыхнула, и у Троцкого сгорели все волосы на голове.
Всю оставшуюся до России дорогу Троцкий проехал лысый, со свистком в горле, поэтому он все время свистел, когда дышал, и не мог больше незаметно подкрасться к Ленину. Владимир Ильич спокойно скрывался с Инессой в тамбуре. И еще Ленин всё время хлопал Троцкого по гладкой голове и говорил: Не свисти, Лев Давыдыч, а то денег не будет.
Именно после этого случая среди коммунистов появилось выражение «Свистит, как Троцкий».
Себастьян Кохаузен дернул себя за волосы, и они остались у него в руке. На солдат, лукаво улыбаясь, глядел совершенно лысый человек с усами, как у кота. На его носу блеснуло пенсне.
Мишка всем корпусом подался вперед, что-то знакомое промелькнуло в лице полысевшего иностранца.
Справа закричал Жадов:
– Ребята, да это же Троцкий! Стреляй в гада!
Бойцы вскинули автоматы и застрочили в лысого.
Троцкий задергался в кресле. Его белая рубаха в одно мгновение стала красной, как у цыгана. Пенсне разлетелось на тысячу осколков. Но, несмотря на умопомрачительное количество свинца, он всё не падал и не падал, он махал руками и кричал: «Ой! Ой! Я умираю!»