Красный цветок
Шрифт:
– И что же выползает?
– полюбопытствовала Ари*эт.
– Мертвяки, поди? Так это же банально.
– Банально, говоришь?
– крестьянин недобро покосился и сплюнул.
– А ты их видала, мертвяков-то? Банальных?!
– Нет, - покачала темной макушкой подружка.
– То-то и оно, - 'нет'!
– А вы, добрый человек? Вы видели?
– Марилли*са обожала страшные истории.
– Видел, провалиться мне в Бездну к Слепому Ткачу! Как вот тебя сейчас вижу, - видел. Двуликие прокляни на века, коли вру!
Мужик правой рукой истово очертил у себя перед носом размашистый круг. Чуть в ухо Айри*эт не заехал, та едва успела вовремя уклониться.
– А дело, значится, так было. Еду я, значится, из города. Частенько я по этой дороге туда и сюда-то катаюсь, и всегда без приключений складывалось. А тем днем все шиворот навыворот шло. Вот, ну все! Я вона ещё и из-за ворот-то не выехал, а жинка-то моя, Оська, заголосила. Оно, вишь, молоко в крынке возьми - да и скисни.
– И что?
– с неподдельным интересом спросила я, не умея в толк взять, какое отношения скисшие молоко имеет к будущей встрече с мертвецами, о которых, вроде как, должен пойти рассказ.
– Как это - 'что'?
– искренне возмутился мужик моей малограмотностью.
– Оно ведь и неразумного мальцу понятно, коли молоко в крынке скисает, это значится, за порогом либо ведьма прошла, либо ещё нечисть какая. Уж удачи - не жди, не будет!
– А, - протянула я, несколько озадаченная.
– Ну, так, скока Оська не голоси, и хоть сердце у самого не на месте, а ехать, значится, надо. Запряг я, значится, мою Сив*вис, каурку вислоухую, жинке наказал, что б, ежели что, не баловала, хозяйство вела исправно и себя блюла честно
– До вашего приезда, что ль, не баловала-то?
– Айри*эт, бедняжка, аж покраснела, от мужественной попытки не расхохотаться.
– Горячая, знать, у тебя жинка! Ты пореже её оставляй.
Крестьянин поглядел на нас, прыскающих в кулаки, с укоризной:
– У вас, у баб, все на одно мозги налажены! Э!
– погрозили нам пальцем.
– Вертихвостки!
– Ты, мужик, обиды не держи, - хихикая, выдавила я, болтая ногами.
– Мы ж не самом деле дурного-то, не думаем. И баба твоя, наверняка, честная да работящая. Ты дальше рассказывай.
Мужик попался не злобливый, в раз сменил гнев на милость.
– Сходил, я значится, на могилку к предкам...
– Ну, простился ты со всеми!
– не удержалась Айри*эт, - Дальше то, что было?
– А дальше я, значится, как и было положено, в город поехал. Дорога вот, как сейчас была - тихая такая. Птички поют. Солнышко светит. Я аж сам запел. Еду. Хорошо так, привольно! Словом, я пока до города, значится, доехал, про крынку совсем забыть успел. А торговля в тот день их рук вон плохо пошла. Мало того, что я по дороге два кувшина разбить успел, так ещё перекупщики, туды их в дышло кочергой, цены перебили, сбавили - дальше и некуда! Гады! Похлещи любого упыря!
– Да ты, дядька, про мертвяков рассказать обещал!
– вызверилась Айри*эт.- Что перекупщики гады, мы без тебя сызмальства знаем.
– Ага!
– кивнул крестьянин головой.
– Ну, так еду, значится, я назад. Выручка в кармане с гулькин нос. Настроение-то хуже и некуда. Оська моя баба скандальная. Сама в город не ногой. Где двери в большую хату открывают, не знает. Но, как меня учить, - У! Такой, значится, в неё энтузиазм с интеллектой вселяются: караул кричи, - не поможет.
Еду, значится, готовлюсь к плешине, которую жинка, выручку-то за три месяца увидав, проест на моей головушке, - к гадалке не ходи, прогрызет, что волчица дикая. И не замечаю, как лес другой совсем стал. Почитай, будто вовсе не по своему краю еду. Темный он, весь, темный - аж жуть! А уж до чего тихий, девки, до чего тихий!
Мужик шептал, создавая атмосферу. Загадочно так, зловеще шептал. Мы даже головы в плечи втянули, предвкушая жуткий ужас.
– Будто все в нем повымерло напрочь. Ни веточка не хрустнет. Ни листик не шелохнется. Ручьи - и те не звенят. Даже травка не шуршить. Глянул я тут на небо, а там...
– Мертвецы?
– тоненько ахнула Мари, рукой за левую грудь хватаясь.
– Тьфу!!!
– смачно плюнул дядька, - Дура девка! Да какого ляда мертвецы на небе-то делают? Они тебе, чё? Гуси-лебеди?!
– Но что ты там, на небе, увидел-то?!
– не могла больше молчать я.
– Знамо чё, - весомо сказал мужик, указательный пальцем целясь в небо. Аж приосанился.
– Луну!
Тут мы не выдержали. Заржали.
'Каурка вислоухая' побежала. Рванула вперед, тяжело приседая на все четыре конечности сразу, как заяц. Я такого аллюра у лошадей не то, что не видела, - представить не могла.
Мужик кряхтел, путаясь в вожжах, заваливаясь на спину, чертыхаясь и матерясь, пытался остановить свою животинку.
– Ну, девки, вашу мать!
– прорычал он, когда все же удалось уломать каурку и заставить остановиться.
Лошадка испуганно поводила ушами, вращала глазами, перебирала ногами. Бока под сбруей ходили ходуном. Выглядела она при этом настолько дикой, что самим бежать хотелось, ломясь через длинные стебли трав, покрытые мелкими приставучими колючками.
Мужика потрясывало от злости.
– А ну вон отседа! Ишь, чё удумали?! Лошадь пугать! Я с ними, как с родными, а они?! Нахалки.
– Прости, добрый человек, - все ещё давясь смехом, откланялись мы.
Крестьянская телега исчезла из вида, скрывшись за кустами дикого боярышника, а мы продолжили свой путь.
Какое-то время беззаботно шагали вперед, посмеиваясь, перебрасываясь шутками. Но мало-помалу игривое настроение испарилось. Лес передумал казаться дружелюбным. Деревья щурились вслед с угрожающей насмешкой, словно перешептываясь за спиной: 'Подождите! Вот-вот стемнеет, и тогда, тогда, тогда...'.
Тропинку медленно затягивало вьюнком. Она едва держалась среди травы, необычайной густой и сильной для последнего весеннего месяца.