Красный дракон. Китай и Россия в XXI веке
Шрифт:
Пример бесспорной специфики натурального хозяйства, ламаистского менталитета и духовной власти в суровом и малолюдном Тибете подчеркивает его противоположность специфике социалистического рынка, конфуцианской традиции и бюрократического ритуала благодатного "ханьского" Китая. В скученном многолюдье по-другому заканчивается и жизненный путь китайца. Из-за недостатка свободной земли в Китае при похоронах большинства китайцев погребение в землю не проводится, труп, как правило, сжигается, пепел хранится в урночке дома на алтаре предков или развеивается.
Мао Цзэдун был похоронен как земной император, с блеском внешней демонстрации могущества, в величественной гробнице, расположенной на главной площади столицы, — как бы в центре середины земли. Дэн Сяопин же, завещав развеять пепел по воздуху над водами моря, вслед за
Это ответственное отношение китайцев к своим государственным делам распространяется и на те районы КНР, которые у нас в советские времена принято было именовать "национальными окраинами". Смысл имени — великое дело. За случайными вроде бы названиями — незримо до поры до времени — расходятся вееры значений, которые в свои сроки прорываются в реальность. Советские "национальные окраины" в конце концов и стали таковыми. Китайцы не придают особого значения этническим характеристикам входящих в состав Поднебесной территорий. Китайский иероглифический символ имени "Тибет" (си цзан) отсылает к смыслу: "Западный кладезь" [истинных, сохраненных неповрежденными, духовных ценностей].
Весьма примечательно, что "Кладезь" отгорожен от остального мира с юга как бы "забором" Гималаев, а с севера — как бы "полосой отчуждения" пустынь. Особенно отчетливо это видно с борта самолета. И если при полете над равниной после набора высоты пропадает всякий интерес смотреть в иллюминатор, то при полете над Тибетом от иллюминатора глаз не оторвать. На предельной высоте полета заснеженное Тибетское нагорье с высотами 5–6 тысяч метров проплывает прямо под крылом, а семитысячные пики Гималаев с восьмитысячной Джомолунгмой — зримой оградой — очерчивают пределы этой "крыши мира".
Сто лет назад "Кладезь" от внешних влияний надежно охраняли природные барьеры. Теперь в Тибет можно долететь, но добираться сухопутьем по-прежнему сложно. Две автомобильные дороги с севера и востока Китая, одна дорога на восток в Синьцзян и одна — на юг в Непал. Вот и все основные пути сообщения. А когда "блага жизни" привозные, транспортные издержки огромны, и объемы грузопотока существенно нарастить невозможно, социальное и экономическое развитие Тибета становится архизатратным! Тем не менее правительство КНР, во многом силами армии, снабжает и развивает Тибет. На 10-ю пятилетку запланировано строительство Цинхай-Тибетской железной дороги, которая решит проблему сообщений с Тибетом в пользу Большого Китая. Подогреваемый же Западом тибетский сепаратизм — это путь не к богатству и развитию, но к бедности и регрессу. Для насыщения "золотого миллиарда" Тибет в экономическом отношении абсолютно не интересен "новому мировому порядку".
' В 1988 году в Лхасе американцами — почти напоказ — была построена первая современная трехзвездная гостиница "Холидэй Инн". Но и через десять лет, в 1998 году, ее одной с лихвой хватало на весь поток состоятельных иностранных туристов, прилетающих в Лхасу из столицы Непала Катманду (80 %) или из центра провинции Сычуань Чэнду (20 %). Ввод в эксплуатацию второй сертифицированной гостиницы международного класса был бы убыточным (вообще-то приличные гостиницы в Лхасе появились). Развитие территории — и, прежде всего, инфраструктуры:
строительство дорог, мостов, объектов электроэнергетики, систем связи — может осуществляться и осуществляется только за счет дотаций извне. Тибет живет почти на всем привозном. Пекин находит государственную волю и средства на явные убытки таких дотаций и завоза. А экономика социализма с китайской спецификой способна нести бремя плановых убытков во имя пусть не изобильного удовлетворения интересов жизни, но все же всего населения своего экзотического автономного района. И имеющий глаза это видит.
Соблазны европейских ценностей (комфорт, притязания, права человека) в политических антикитайских целях подогреваются Западом и проталкиваются в Тибет через местную интеллигенцию. В неустранимых никакими человеческими реформами и техническим прогрессом условиях бесплодной горной пустыни, холода и кислородного голода Тибета местная интеллигенция в своих западных знаниях сравнивает несравнимое, завидует невозможному, во всех трудностях винит китайцев (хотя по делу их нужно только благодарить), морально страдает и желает никогда неосуществимого.
Символом
Вслед за Тибетом по суровости суточных и сезонных колебаний температур идет совсем не высокогорная, но очень холодная, особенно в центре и на севере пустыни Гоби, Монголия. На широте Ялты и Парижа в Монголии местами, особенно в котловинах, распространена вечная мерзлота, которая проникает здесь ближе к экватору, чем где бы то ни было еще на земном шаре. В Монголии Внутренней и Внешней я бывал неоднократно в разные годы и в разных местах. Помню умиротворяющие сердце безграничный чуть волнистый простор горизонта, мягкую зеленую ширь, покой, прозрачность и безмятежность осенней степи. Некоторые почти плоские серокаменные, иногда белесые пейзажи-кратеры центральной части Монголии, наверное, можно сравнить с путешествием на Луну. В Гоби (может быть, это эффект центра евразийской суши) поражает низкое звездное небо, до которого — рукой подать. Такого зрительно плотного звездами, яркого и контрастного в свечении ночного неба я не видел более нигде. Сходство сурового климата, почв и пищи Монголии и Тибета дополняет духовная приверженность их народов к ламаизму. В Монголии последние триста лет, до 1924 года, как и в Тибете, был духовный феодализм с теократическим правителем Богдо-гэгэном — живым воплощением мистической энергии "благодатного света". Тем не менее жизненные условия в Монголии намного легче, чем в Тибете, растительность куда более разнообразная, много скота, и монголы по щедрости и учтивости заметно превосходят тибетцев. Мягче и традиционный обряд простых монгольских похорон. Тело покойника уже не расчленяют, но заворачивают в саван, кладут на повозку и пускают лошадь вскачь, куда глаза глядят. Где тело самопроизвольно выпадет из повозки, там и останется на съедение волкам и другим хищникам.
Третье "почетное" место по суровости жизненных условий занимает Россия — конечно, в среднем, не говоря о тундре на абсолютно суровых "северах" (53 % территории России — вечная мерзлота). В менее суровом климате России, где кругом леса или трава по пояс, и конструкция власти в обществе другая. Уже не духовный правитель, а аристократия через принятие или непринятие каких-то идей большинством населения навязывает народу единую волю и волей скрепляет разнородное общество. Угроза голода в России менее актуальна. Борьба с холодом в России — вот постоянная забота, и она насущнее всего. Уже не только яровой ячмень, но и многие другие зерновые и овощные культуры кормят народ. Однако из озимых культур в России устойчива только рожь, а двух урожаев нет нигде. В добавление к сказанному стоит привести философское наблюдение Александра Зиновьева: "Вспоминаю попытку идиота Хрущева построить полный коммунизм в Советском Союзе уже к восьмидесятым годам с помощью американской кукурузы. Кукуруза в российских условиях не росла совсем или не достигала зрелости. Так и теперь: западная социальная система не прививается в российских условиях совсем или не достигает степени зрелости".
Менее суровые условия жизни, другой и обряд последнего пути. Деревянный гроб (свободной человеческой воли больше нет), отпевание (проводы отлетающей души), могила в земле (возвращение плоти в прах, из которого был сотворен Создателем первый человек), надгробие (знак надежды на воскрешение после Страшного Суда), кладбище (назидание живым о необходимости в этой жизни благих дел для спасения). Православное погребение уже не предусматривает милости тела покойного голодным тварям в постоянной череде перевоплощений духа, но напоминает живым лишь о шансе спасения и воскресения из мертвых душой и телом человеческим при условии соблюдения заповедей и раскаяния в грехах. Прошлое — опора будущего. Запад же в своем уютном комфорте морально рационален. Атеисты — по большей мере ищут не аскетики, а наслаждения жизнью до последнего конца, воскресение из мертвых у протестантов — гарантированный факт, а кладбища со склепами устраивают и для любимых кошек и собак.