Красный дракон. Китай и Россия в XXI веке
Шрифт:
Люди с низкими доходами живут в неподобающих среднему уровню условиях и этим своим положением морально давят на "средний класс", укрепляют его соревновательный дух, не позволяя расслабляться. Профессионалы среднего класса кнутом и пряником выдрессированы для того, чтобы упорным результативным трудом обслуживать высший класс постиндустриального западного общества.
\ Девиз западного общества: "традиция (национальная) — демократия (представительная / права человека) — капитализм". \
Традиция (то есть история) подвергнута моральной ревизии (вчерашнтй день истории был ужасен бедностью, страданиями и войнами). От прошлого (докапиталистического, варварского, достойного презрения) она отодвинута в благополучный сегодняшний день. И окрашена в один эмоциональный цвет национальной гипергордости за достигнутый сейчас (талантом и трудом трех-четырех последних поколений соотечественников) уровень техники, потребления и
Демократическая система выборности власти прямым голосованием полностью соответствует интересам 10 % активных. Она позволяет "высшему классу" удерживать власть, с помощью денег управлять информационным механизмом и внушать готовые мнения и соблазнительные идеи массам пассивных избирателей. Она позволяет активистам из "среднего класса" и даже из самых низов проявить свою свободную волю и за счет личных качеств выбиться наверх. Обновление выборной власти при демократии происходит каждые 4–8 лет. Это стимулирует прогресс и не стимулирует застой, так как позволяет замечать и исправлять тенденции упадка несколько раз в пределах активной жизнедеятельности одного (в наше время, примерно 25 лет) поколения. Если историю мерить поколениями (а именно так ее меряет Библия) и считать началом прихода на Западе какого-то поколения к власти от крупных потрясений и, соответственно, смены идей, то в XX веке было три заметные перемены. 1929-33 год — мировой экономический кризис в странах капитала (упадок). 1962 год — карибский кризис (фаза баланса). 1991 год — крах европейского социализма (пик величия демократии как власти капитала). Фазы перемен при демократии примерно совпадают со сменой поколений. По меркам истории капиталистическая демократия очень молода. Ей всего два века. Полный цикл "перемены богатства" в демократии пока не очевиден. Войны, как разрешение противоречий власти (война есть продолжение политики, а политика — это вопрос власти в редакции: "кто враг?"), не могут быть в цикле перемен ни пиком подъема, ни пиком упадка. Если же посмотреть назад, в XIX век, и считать середину 50-х годов до начала гражданской войны в США — (1861 год) за первую фазу баланса сил;
80-е годы XIX века — за первую фазу подъема (противоречия везде разрешены в пользу капитала, войн у крупных стран нет); первое десятилетие XX века за вторую фазу баланса; а 30-е годы XX века за первую фазу упадка (мировой кризис), то (см. выше) все же можно проследить цикл, который, наверное, равен четырем поколениям.
' Основным рычагом управления пассивной массой при демократии стал соблазн — инструмент гордого либерализма. Контроль же власти над человеком через поощрение его слабостей провоцирует малодушие (цинизм, зависть, лицемерие, самолюбие, алчность), расширяет границы "дозволенного" (бессовестность, разврат, содомию).
Крайние эмоции восторга или отчаяния в уютных условиях комфортно устроенной жизни масс редки. Официальный эмоциональный климат — скука (ничего экстраординарного не происходит). Эмоции обязательной поп-музыки и математические символы процентов, цифр статистики противопоставлены понятийному мышлению. Культ жертвы, пострадавшего (в силу внушаемого морального комплекса вины, особенно за "холокост") выше культа героя (победителя открытой схватки, поединка)^ Трудозанятость и законопослушность — основные социальные достоинства. Потеря работы воспринимается как трагедия, а вовсе не "радость свободы" жить на вполне сносное пособие. Понятие свободы выдыхается. Старые демократические свободы (слова, печати, собраний) достигнуты и обеспечены, но в условиях неравенства циркуляции идей в обществе, прежде всего доступа к телевидению, с очевидностью теряют смысл и заменены "правами человека". Соблюдение же последних без противоречий и взаимных столкновений прав множества человеков выливается в постоянное наращивание ограничений и запретов.
Информационные технологии ("промывание мозгов") позволяют мягко насаждать стереотипы сознания и поведения, управлять "течением мысли". Навязанная обществу в потоках избыточной информации целесообразная модель восприятия мира слишком сложна для отдельных людей, которые все чаще оказываются беспомощными при самостоятельном принятии даже самых простых житейских решений.
Общество все более подпадает под поголовный, отнюдь не либеральный, контроль расходов граждан через систему расчетов по кредитным карточкам (даже уличные счетчики оплаты за стоянку автомашины переводятся с наличной монеты на кредитную карточку).
Психологию общества "активных/пассивных" выражает и американская примитивная, быстрая еда (только во Франции при аристократии кухня поднялась до изысканности), и произносимое при выпивке единственное пожелание: "взбодрись" (не унывай). Индивидуализм не способствует вниманию к другим и тосты, как правило, не произносятся.
Русская аристократия
Теперь о России. До февральской революции 1917 г. устройство жизни в империи оставалось сословным [1] . Граница же в правящее сословие закрыта. Права и обязанности в сословиях передаются по наследству вне зависимости от деловых и личных качеств. У "высших" (дворянство) из поколения в поколение передаются привилегии, а у "низших" — обязанности. Проявить себя, изменить свое положение и подняться в правящее сословие человеку из числа от природы "лично годных", но не "благородных" очень трудно. Даже богатейшее купечество в своем социальном положении было ущемлено по сравнению с дворянством. Легальный путь наверх при царях лежал через карьеру чиновника. Так, если дед и отец в табели о рангах за срок службы смогли подняться до личного дворянства, то внук имел право испрашивать для себя и последующих поколений дворянство потомственное. В потомственности привилегий российского чиновничества (при советской власти — партийной номенклатуры) состоит его коренное отличие от классической бюрократии. В народе из-за этого витает неприязнь к "верхам". Длительный мир, гармония в обществе удерживаются общинной идеей доверия, жизни по совести, справедливости. А естественная замена "пассивных" на "активных" происходит скачком, решительной акцией, путем переворота внутри аристократии, и протекает быстро (как чудо).
1
Православие поощряло аристократию в самом предмете ее духовной гордости: иметь не деньги и не власть, а подвиги служения, свои или славных предков ("слуга царю, отец солдатам"). И Царь должен был служить славе: "Царствуй на славу Царь православный! Царствуй на славу, на славу нам", — пелось в гимне. Соответственно, и девиз веками был такой: "самодержавие — православие — народность".
Сознание в России традиционно православное. Внутри значения "правильно славить Бога" идея православия подразумевает и причастность к Божественной славе, которой удостаиваются подвижники. У православных на Небе — "Царствие", то есть аристократия, а не демократия. "Славны" у русских и люди духовного, нравственного подвига (мученики за идею), и герои мирского служения, прежде всего среди воинства. Участие в Божественной славе для православных — средство спасения души. Если мерить душу на душу, то православной меркой будет именно слава. Слава — Божия благодать.
Если же мерить души деньгами или властью, то у русских, по словам Достоевского, возникает "не то что зависть, — тут является какое-то невыносимое чувство нравственного неравенства, слишком язвительного для простонародья".
Деньгами могли гордиться только те, кто их сделал сам, — купцы. Но и здесь, в отличие от Запада, православный купец, по словам представителя знаменитого рода купцов-староверов, Вл. Рябушинского, осознавал себя "лишь как Божьего доверенного по управлению собственностью", а вовсе не абсолютного распорядителя своего собственного богатства всецело и исключительно в личных интересах. Единоличный предприниматель-протестант на Западе (англичанин, немец, голландец, американец) не был скован в предприимчивости чувством ответственности перед Богом. Рискуя, он видел только наживу, только себя и свое богатство. Русский же хозяин, думая о деньгах, оглядывался на славу Божью и не мог особо суетиться. Недаром русское купечество титуловалось "степенством". Вл. Рябушинский по собственному опыту свидетельствует: "Англичанин в душе всегда игрок, даже если он серьезный деловой человек, а наши совсем не игроки, а очень осторожны и медлительны, решение принимают не сразу, а выжидая, но раз оно принято, гнут линию упорно и тягуче, несмотря на неудачи". И еще: "С детства нам внушали: "дело"; тут было нечто большее, чем нажива. Это говорилось так, как потом солдатом я слышал: "Служба Его Величества". И на ней и чины, и ордена, и выгода, но не в них суть для человека с совестью и пониманием".
В России сначала шел идеал, а потом потребности. Ценностная ориентация православия не на благоденствие на земле, а на приобщение к славе Божьей, как идеалу счастья и признание обществом лишь славы как достойной меры отличия, ограничивали размер богатства нравственным пределом довольства и достатка (удовольствия).
Великие подвижники старообрядцы, единственные на земле, кто сумел органично соединить благочестие с богатством, предпочитали перемене идеалов — самосожжение всей семьей и целыми селами. Сильного же побуждения к медленному накоплению прибыли, к ее сохранению и приумножению православный кодекс поведения не давал, а чувство личной ответственности перед людьми (другое дело Бог) снижал.