Красный свет
Шрифт:
– Скажите, – спросил я Ройтмана, – вот эта фраза российского поэта: «Февраль, достать чернил и плакать»… Это ведь очень свободолюбиво, не так ли? Ведь это – протест?
– А? – Он меня не понял, баррикадный боец за неравенство. – Вы нам набросайте, господин Ханфштангль, заметки о коммунистическо-фашистском союзе… Нам очень нужно…
Да-да, непременно… Я уж постараюсь, демократическое дело нехитрое. Извольте, расскажу, что страшнее коммунизма ничего нет… Мне надо отрабатывать чай с молоком. И судя по всему, Ройтману тоже надо отрабатывать зарплату. Любопытно было бы сравнить наши доходы. Ах, милый Ройтман, что ты делаешь? Опомнись! Ты хочешь, чтобы я показал тебе, что те, кто освобождал евреев, хуже тех, кто их душил? Милый Ройтман…
Впрочем, и в лагерях смерти некоторых евреев оставляли в живых – требовалось убирать
– Гитлер имел доказательства, что Сталин готовит нападение? Апчхи! – Ройтман чихал, поминутно менял бумажные платки.
– Не думаю.
– Документы, письма на этот счет… перехваченные шифровки… Знаете ли вы, что рассекретили стенограмму заседания, на котором Сталин открыто говорит о планах?
– Не видел публикаций.
– Это меняет все!
– Неужели? – Что я мог ответить энтузиасту?
– Гитлеровский режим напоминал сталинизм?
– Трудно сказать, я в Москве не жил.
– Вы встречали разных людей… Можете сравнивать! Читали Арендт, «Истоки тоталитаризма»?
– Ханну помню хорошо.
– Ах, расскажите! – Ройтман сел рядом, вооружился блокнотом. – Это мой кумир!
– Не хотелось бы делиться личными воспоминаниями.
– Арендт обозначает пункты, которые позволяют назвать режим тоталитарным. Антисемитизм, например.
– Сталин не был антисемитом.
– Это доказано! Кампания против космополитов в 1952-м!
– Значит, СССР стал тоталитарной страной в 1952-м, а до того не был?
– Демагогия, – вступает в разговор запальчивый Халфин, – преступления нацистов меркнут рядом с преступлениями коммунистов!
Если бы мои гости могли, они бы задали главный вопрос: «Dassein oder Design?» Сопоставление этих терминов пришло мне на ум в шестидесятых, когда я еще жил в Америке, на военной базе, а мир бредил дизайном. Бытие – или его декорация? Вопрос для Хайдеггера. Но так думать мои гости не умели; их интересовали шифровки и сейфы. Выследить, где и какой документ прячут, подловить историю на случайной фразе, огорошить бытие удачной цитатой. Мне иногда кажется, что из современных культурологов вышли бы неплохие гестаповцы – Мюллеру был близок такой подход. Что, влипла, голубушка история? Колись – выбора нет!
Профессор Халфин мечтательно потер руки. Всю сознательную жизнь этот въедливый человек посвятил разоблачению собственной истории: он составил картотеку двусмысленных высказываний политиков, секретных протоколов советских чиновников, он сел на хвост бытию!
– Разве Освенцим сравнится с Магаданом? – сказал Халфин, сморщившись. – В конце концов, нацисты убивали чужих, а большевики – убивали своих. Разница вопиющая!
– Убийство сограждан, – добавил Ройтман, – в тысячи раз преступнее, нежели военные действия против другой страны! – Он высморкался в очередной бумажный платок, бросил платок рядом с креслом.
– Рядом с ГУЛАГом немецкие лагеря выглядят как санатории! – сказал Халфин. Я поглядел на смятый платок и на лицо профессора Халфина – сходство было разительным. – Нацисты раскаялись, если на то пошло! Раскаяние! Что-то не наблюдаю раскаяния в России!
– Хотелось бы всех поименно назвать, – промолвил Ройтман.
– Я попробую, – сказал я. – Разрешите я назову вам некоторых раскаявшихся поименно.
Чего я хотел от них? Мне захотелось остудить их пыл, это понятно. Я люблю давать уроки истории – удовольствие, возможно, из последних, мне доступных. Люблю детали и ценю подробности, обобщения не устраивают. Но было и еще нечто, что постепенно захватило меня. Мне захотелось помочь Ройтману, как некогда захотелось помочь Адольфу. Он был неглуп, он хотел справедливости… Я вдруг подумал… А что если фаустовский дух скрестить с еврейской парадигмой? Может, так мы дадим Западу странный шанс? И не это ли попытался сделать Микеланджело? Гитлер меня не дослушал, германский Один вытеснил в его сознании Христа… Шпеер, глупый Шпеер победил Праксителя… Возможно, стоит попробовать. Правда, силы уже не те. Я начал говорить.
– Франц Штенгль, комендант Треблинки, Густав Вагнер, комендант лагеря Собибор, Алоиз Бруннер, ответственный за лагерь Дарнси, Йозеф Менгеле, врач, потрошивший младенцев, – им всем дали уйти. Все отлично знали, где живет доктор Менгеле, и никто не побеспокоил доктора до его кончины в 1979-м, – заговорил я привычным менторским голосом. Иногда мне кажется, что вместо меня говорит моя память, говорит хроника событий,
Они посмотрели на меня как на сумасшедшего.
– Я предупреждал вас, что господин Ханфштангель человек особенный, он все помнит, – улыбнулся майор Ричардс.
– Как правило, судебное производство было организовано так. Сначала суд приговаривал военных преступников, то есть тех, кто был повинен в массовых убийствах мирных граждан, кто сотрудничал с айнзацкомандами или отдавал приказы о расстрелах, – к 25 годам заключения. К смерти приговаривали редко, только если преступника выдавали в страну, где он особо отличился, куда-нибудь на Балканы… А так – к 25 годам, звучит весьма устрашающе. Но через несколько лет заключенных передавали в Федеративную Германию как неамнистированных преступников. А в Германии их освобождали почти сразу. К 1955 году были выпущены все, кто получил двадцать пять лет. Но как правило, выходили на свободу уже в 1947-м. Генерал Байер, сражался на Украине, освобожден в 1947-м. Генерал Беге, войсковая группа действовавшая в Курляндии, носила его имя; освобожден в 1955-м. Генерал Беренд, сражался под Ленинградом, освобожден в 1947-м. Генерал Бот, командующий охранными войсками группы армий «Север», занимался антипартизанскими операциями. Освобожден в 1947-м. Генерал Бремер – Французская, Польская, Советская кампании; освобожден в 1955-м. Генерал Буле, личный друг Гитлера, начальник штаба контроля за аполитичными элементами в армии; освобожден в 1947-м. Генерал Варлимонт, осуществлял перевооружение Германии, состоял военным атташе при Франко, разрабатывал вместе с Йодлем план Барбаросса, приговорен к пожизненному заключению; освобожден в 1957-м. Барон Вейхс, генерал – Югославская кампания и сражения на Восточном фронте, Белостокская операция, Орел, Курск, Сталинград; прославлен уничтожением партизан, расстреливал заложников тысячами; освобожден в 1947-м году. Гудериан, генерал-полковник, воевал везде; разумеется, освобожден сразу после 1945-го.
– И слушать не желаю! Все эти люди – солдаты, – сказал Ройтман. – Солдата мы не можем считать преступником. Да, солдат воевал! Но воевал честно! Стрелял, да! Ну что ж, война! Я, русский человек, литератор, склоняю голову перед немецким солдатом, выполнявшим свой долг. И тем более перед таким солдатом, который прошел денацификацию! Под денацификацией имеется в виду разоблачение партийных деятелей, пропагандистов! Тех, кто играл в Германии роль, сходную с ролью коммунистов в России.
– Оправдываете солдат? Благородно… Отчего не оправдать? Например, лейтенанта Гуго Примоцека оправдали, освободили в 1945-м. Гуго отличился подо Ржевом, подбил 24 советских танка, отличная работа. А всего на его счету 60 русских танков – сгорели как свечки, вместе с экипажами. И Гуго отпустили на свободу. Он же просто солдат. Или Ойген Кениг, генерал-лейтенант, тоже достаточно поубивал русских подо Ржевом – и тоже на свободе с 1945-го, благополучно прожил еще 40 лет. Вольно вам чтить героев Ржевской битвы. Я-то лично ценю храбрость подо Ржевом, на то имею причины.
– Солдаты! Поймите наконец – солдаты!
– А вот генерал Ангелис, осужденный за военные преступления, и освобожденный в 1955-м? Сто боевых вылетов в составе легиона «Кондор» над Испанией в 1937-м. Знаете про «Кондор»? Бомбил Сталинград и Горький. Стер завод ГАЗ с лица земли – вместе с рабочими, естественно. Что его освободили в 1947-м, это понятно. Знаете ли, чем он занимался после войны? Служил в звании полковника в штабе НАТО в Париже.
– Значит, его знания пригодились союзникам!