Красный свет
Шрифт:
– Нефтью не занимаюсь, – сказал серый человечек.
– Удобрения, алмазы, олово? Или только дом и жена? Это неофициальный разговор – я же взятку не предлагаю…
– Интересы у меня незначительные, – сказал серый человек. – Обычные домашние дела.
Чичерин попробовал вообразить дом серого человека – наверное, это бетонная двенадцатиэтажка, такая же серая, как и ее жилец. И жену серого человека постарался представить. Есть ведь женщина, которая его любит, бульон ему варит. Но облик женщины
– Мой совет: не промахнитесь. Только кажется, что либералы в оппозиции.
– Я не политик.
– Либеральная доктрина сложнее, чем представляется.
– Я простой следователь, господин Чичерин, мне сложности недоступны.
– Вот и будьте осторожнее, Петр Яковлевич.
17
Роман Фалдин приехал к зданию Следственного комитета, где шел допрос Панчикова, и стоял там вместе с двумя активистами, которые всегда стоят подле этого здания.
– Не знаете, Панчикова уже внутрь завели?
– Это которого за татарина взяли? – спросил бойкий человек по фамилии Клименюк, активист организации «Россия сидящая». – Завели уже… Его Щербатов допрашивать будет.
– Палачи, – сказал подросток в тонкой поролоновой куртке, лицо его было синим от холода. Подросток достал пластмассовый рупор и стал кричать: – Па-ла-чи! Па-ла-чи! Свободу Панчикову! Свободу политическим заключенным!
– А много там политических? – спроссил Фалдин.
– Вчера Пищикова привозили. Свободу Пищикову!
– Не Пищикову, – поправил Роман, – а Панчикову.
– Так это совсем другой человек. Но тоже узник. Он акции «Газпрома» подделывал. Свободу Пищикову!
Роман Фалдин не стал спрашивать, почему они защищают Пищикова.
На противоположном от них тротуаре собиралась группа недобрых мужчин – и они тоже были с транспарантами. На транспарантах этой группы было написано «Воров за решетку».
– Враги наши пришли, – сказал юноша в поролоновой куртке, – их правительство посылает, чтобы наши митинги протеста блокировать.
От толпы врагов отделился человек, Роман узнал своего занакомого анчоуса с демонстрации на Поклонной горе, таксиста Костика по прозвищу Холокостин. Таксист тоже узнал Романа и помахал ему рукой.
– И ты здесь, кореш? – радостно закричал Холокостин. – Нас вот пригнали с либералами бороться! Рад тебя видеть, земеля!
Роман на всякий случай убрал маленький транспарант за спину. На транспаранте было написано «Свободу Панчикову!». Роман решил, что Холокостину эту надпись показывать не стоит.
– Ну что, и сюда пришел? Газеты сейчас как вороны, на любую мерзость слетаются. И тебя посылают… Эх, Ромка, тяжело тебе хлеб достается. Ну, повязали мужика. Ну, грохнул он татарина, и что тут писать? Не позорься, Ромка. Хочешь
– Это верно, – сказал Фалдин.
– На мазурика что смотреть? Идем лучше пива выпьем.
– Холодно вроде для пива.
– Чешское пиво. И сто грам для согрева. Я тебе так скажу, – Холокостин обнял его за плечи, – выпить надо. Познакомился с дамой, – слово странно прозучало в устах Холокостина, – Катей зовут, русская. А муж еврей, бросил женщину с дитем. На богатую променял и молодую. Евреи, они всегда ищут, где послаще. Согласен?
– Бывает, – сказал Фалдин.
– На митинге познакомились, вот как с тобой. Представь, она про еврея помнит, не хочет меня знать. Наши бабы отходчивые, все о своем Ройтмане помнит. Пошли выпьем.
Неожиданно для себя Роман согласился, и они пошли прочь от здания Следственного комитета; по пути Роман аккуратно опустил транспарант в снег.
Глава восьмая
Красное и коричневое
1
Середу брали полтора дня, подкрепление не подошло.
Когда немцев выбили, оказалось, что идти на Гжатск не с кем и удерживать Середу нечем – нет средств оборонять Середу. Им оставалось свернуть на Сычевку, до которой было семнадцать километров, – туда должны были выйти кавалеристы генерала Белова.
Мырясин наблюдал, как Дешков принимает решения; сам он совета не дал – но, объективно рассуждая, советовать здесь нечего, и так все ясно: оставаться – нельзя, в Гжатск – невозможно, Сычевка – давала шанс.
Дешков собирался пройти насквозь, единым махом, развалить город, как говорил в таких случаях покойный Гамарник. Но встали у железнодорожного вокзала Сычевки, закрепились в здании и пакгаузах, в складских помещениях. Лошадей завели внутрь, оставили с коноводами; лошади шарахались от стены к стене, вставали на дыбы, испуганные взрывами. Потом все стихло и рассвело. И лошади перестали ржать.
Четыре дзота – первую линию обороны – они подавили, из зданий товарной станции немцев выбили.
На всем пространстве между железной дорогой и первыми домами города: на путях, платформах, на привокзальной площади, которую пересечь уже не могли, лежали убитые красноармейцы. Лежали и немцы, но немцев было мало. Впрочем, своих раненых немцы унесли.
Дешков, Успенский и Мырясин прошли по перрону в бетонный блок, где помещался кабинет коменданта вокзала; по пути Успенский подобрал офицерскую фуражку – показал остальным: «С почином, товарищи». Вошли к коменданту, Мырясин переворошил бумаги в ящиках. Посмотрел расписания и карты.