Красный свет
Шрифт:
Им объяснили, что это колония для уголовников, преступников против социалистической законности.
Ночью Соломон написал письмо своему соседу по дому – Фридриху Холину:
«Дорогой Фридрих!
Когда я пишу твое имя, меня охватывает волнение, словно прикасаюсь к образу Энгельса, словно страстная мысль о будущем человечества сконцентрирована в твоем имени.
Увы, я не могу подписаться именем «Карл» – а когда ставлю свое еврейское имя «Соломон», имя библейского царя, испытываю стыд – тогда и твое имя
Мы в уральской степи, за нами горы, поросшие лесом кряжистые горы – откуда пришли русские сказки.
Горы похожи на поколения людей, камни нарастают на камнях, породы наслаиваются друг на друга, – и когда возникает гора, это становится портретом народа, Фридрих. Когда мы говорим о горнем как о духовном – мы тем самым, считаю я, говорим, что человек – состоит из многих людей, уникального духа не бывает. Люди – это части большой горы.
В эти дни я много и часто думаю о зряшности жизни. Помнишь ли у Пушкина: дар напрасный, дар случайный, жизнь, зачем ты мне дана?
Сегодня, когда жизнь можно потерять в одну минуту – она перестает много значить и вместе с тем становится такой важной, если понимаешь ее истинную цену.
На моих глазах убили пять человек, Фридрих. Это были молодые люди, которые хотели и могли жить.
И затем, сегодня я видел несчастных людей, лишенных свободы. Не знаю, какое преступление они совершили, – но уверен, что обращаться так с себе подобными люди не должны, не имеют права. Ведь тем самым мы разрушаем нашу общую гору.
Я рад, что стану штурманом. Уверен, что в этом найдет смысл и мое имя, и моя мечта о философии и знании. Разве философ – не штурман? Разве небо истины не нуждается в том, чтобы проложить в нем путь? Я буду работать и воевать для того, чтобы никогда в мире не было заключенных. Ни одного. Нигде.
Фридрих, ты избран стать «свидетелем». А знаешь ли ты, что слово «мученик» и слово «свидетель» на греческом значат одно и то же?
Царь Фридрих, к тебе обращается с коммунистическим приветом царь Соломон.
Разумеется, это шутка, – ты знаешь, что наша общая мечта – избавить мир от угнетения и царской власти».
Это письмо по адресу доставлено не было – его передали в Особый отдел.
4
– Гнусность, – сказала Фрумкина.
Ей доложили, что Фридрих Холин в запое.
– Не понимаю.
– В редакции отсутствовал, так как был в запое.
Она подняла голову от корректуры, спросила резко:
– Что значит – в запое? Прекратите паясничать.
– Пил водку. Три недели подряд.
– Гнусность.
Придумал про запой Щербатов. По-соседски зашел в квартиру Холиных – он проживал теперь напротив – и сказал:
– На службу
– Что ж мы скажем? – причитала жена. – Фрида, ты скажи, я заболела и ты за мной ухаживал. – Ни слова про уход из дома она не проронила.
– Не могу я врать.
– И не поверит никто, – сказал Щербатов. – Если так начнешь врать, дело в комендатуре окажется через пять минут.
– И что с ним сделают?
– Шлепнут.
– Как это? Как? – Жена закрывала мужа руками от комендатуры.
– Пусть, – говорил Фридрих Холин, – пусть. Я виноват. Я совершил такую подлость.
– Родной мой! Родной, – говорила жена и прижималась к груди Холина. – Не думай о плохом. Ты с нами. Мы вместе. И Пашенька так тебя ждал. Важно, что мы все вместе, родной.
– Из-за меня вы не уехали в эвакуацию.
– Это не важно, это совсем не важно. Наше спасение там, где ты.
– Судьбу не искушай, Фрида, – сказал Щербатов. – Говори, что пил. Это все поймут.
Взял Холина за ворот, рванул, оторвал три пуговицы на рубашке.
– Так и ходи. Руками у ворота придерживай. Вообще, лучше ничего не говори – пришел, сядь в угол и молчи. С бодуна люди не болтают.
– А как я про запой скажу?
– Сами поймут.
С искаженным лицом и в рваной рубахе явился Фридрих Холин в редакцию и сел в угол. Мысль о том, что надо лгать, была отвратительна, но страх наказания пересилил стыд. Холин страшился, что его отдадут под суд как журналиста военного времени (сам придумал такую статью обвинения), и лицо его шло красными пятнами. Рассказывали, что дезертиров расстреливают. А я ведь дезертир, говорил он себе.
– Пил?
– Да.
– На человека не похож. Прежде с тобой такого не было.
– Не было.
И верно, думал Холин, прежде не было. Не предполагал, что так низко упаду.
– От страха, да?
– Не знаю.
– От страха, понятно. Что ж тут объяснять!
Он привалился головой к стене. От страха, конечно от страха, думал Холин, я ведь спрятаться хотел. Красное лицо его дергалось.
– На человека не похож. Скажите там Фрумкиной. Пусть к врачу направит.
– Лечить еще скотину!
– Сорвался человек.
– Ты от жены, что ли, ушел?
– Не знаю.
Он и впрямь не знал. Сначала ушел, потом вернулся, жена приняла. Но я не от жены уходил, я от войны прятался, думал он. И неожиданно понятия эти – мобилизация и семейные обязанности – сопряглись в его мозгу.
Фридрих Холин думал: война началась из-за меня. Я разрушил малое единство – и цепь падений привела к войне.
Разводов в религиозном сознании нет, в католической Италии и православной России разводов нет, и христиане правы: семья – это навсегда. Когда начинаем ломать уклад одной семьи, мы ломаем общий порядок.