Красный вервольф 4
Шрифт:
— А про какой-такой скелет говорит этот человек? — спросил шарфюрер.
— Да ерунду какую-то плетет, — махнул рукой я. — Понимаете, какое дело, там склон осыпался, и кости какие-то старые вывалились. Вроде как человеческие, но там еще волчий или собачий череп. Наверное, охотник какой-то похоронен был…
— Хм, а не могли бы вы чуть подробнее расспросить? — шарфюрер встал как будто непринужденно, но перегородил нам дорогу.
Опа, кажись, клюнул.
— Эй ты, как там тебя? — я повернулся к «сидельцу». — Тут герр шарфюрер интересуется, что за волкочеловека ты упоминал.
—
— Скажи ему, что я заплачу за информацию, — прохладно произнес шарфюрер. — Чего ему надо? Тушенки? Сахара? Водки?
— Герр шарфюрер обещает заплатить, — я незаметно подмигнул старику.
— Не знаю я ничего! — «сиделец» гордо вздернул бороденку и отвернулся.
— Если он не хочет по-хорошему, мы ведь можем и по-плохому, — сказал шарфюрер, делая знак тусующимся на крыльце фрицам.
— Эй-эй, да я же ничего… того-этого… — старик попытался отступить, но уперся спиной в одного из фрицев. — Скажи, что расскажу все, так уж и быть… Только разговор это долгий, чайку бы какого-нибудь что ли заварить?
Шарфюрер слушал рассказ «сидельца» в моем переводе и хмурил брови. Дед держался молодцом. Зыркал испуганно на перекрывающих путь отхода караульных. Иногда начинал канючить, чтобы его отпустили, что больше он ничего не знает.
Рассказ вел сбивчиво, но картина по его словам складывалась отчетливая.
Мол, в какие-то стародавние времена, когда тот овраг, по которому Заовражино получило свое название, еще не запыпали, а железную дорогу еще даже не придумали, у деревни был хранитель-волк. Который, как у нас, славян, принято, считался прародителем всего обитающего здесь рода. И время от времени, когда приходит какая-то беда, древний дух-хранитель возрождается и встает на защиту. Ну а то место, которое герр Горчаков, то бишь я, облюбовал для своего амбара — это не просто какое-то там место. Там с давних времен хоронили этих самых хранителей-волков. И тревожить их могилы никак нельзя, потому что… Просто потому что.
Я переводил вопросы шарфюрера «сидельцу», а потом ответы «сидельца» шарфюреру. Если от себя и поправлял, то незначительно. Все-таки фриц русский язык неплохо знал, я сам слышал.
Наконец он поднялся.
— Ты должен проводить нас на это место! — сказал он веско. Посмотрел на меня. Я перевел.
— Так проклятье же… — завел свою шарманку старик, но потом испуганно сжался и закивал. — Я провожу, провожу…
Один из фрицев сграбастал «сидельца» за шиворот, и вся процессия покинула школу. А я откинулся на спинку стула и мысленно сосчитал до десяти. Первая часть плана сработала. Калечного меня шарфюрер с собой идти не заставил. Самый «тонкий» момент нашего плана — это не пристукнут ли «сидельца», когда наткнутся на распанкованные под жертв вервольфа трупы. Риск велик, но такая уж игра… Так что либо выкрутится мой «сиделец», игравший когда-то в самодеятельном театре. Либо…
— Герр Базиль? — в кабинет заглянул Анхель. — Я слышал, вы поранились.
— Да, подвернул ногу, — кивнул я.
— Так может надо показать доктору? — озабоченно нахмурился он.
— Да ну, ерунда! — отмахнулся я. — Видал я
— Вот ведь ты неугомонный! — Анхель зашел в комнату и уселся на стул рядом со мной. — Ты же ранен, на кой черт ты поперся еще куда-то?
— Такой уж я человек, — я развел руками. — Невыносимо было мне лежать без дела. Думал, взвою. И как только ходить смог, пошел прогуляться, а заодно и делами занялся. Чего просто так-то прогуливаться? Кстати, как там Зося?
— Зося? — переспросил Анхель.
— Ну я ее оставил в нашей комнате, очень уж она убивалась, — ответил я. — Дом у нее ведь сгорел, и родня вся погибла…
— Хм, не видел ее, — пожал плечами Анхель. — Давай, поднимайся. Провожу тебя до комнаты. И прослежу, чтобы ты опять куда не ускакал и что-нибудь себе не отшиб!
Отлично! Такой расклад меня более чем устраивает. Получается, что ко всем этим костям я для шарфюрера буду иметь совсем уж опосредованное отношение. Как просто суматошный белоэмигрант, которому просто не сидится на месте.
Следующие два дня для меня прошли так себе. Все-таки, не настолько я железный и выносливый, чтобы мне вот так просто сошла с рук вся эта беготня с ночными физическими нагрузками и отсутствием сна, и все это после того, как меня об стену взрывом приложило.
Мне снились какие-то мутные сны, в середине которых я вскакивал, не понимая, где я, и что со мной. Мне снился граф в белоснежном костюме и с патефоном в руках. Он вальсировал, и иногда патефон почему-то превращался в Доминику.
Потом Доминика оставалась одна, поворачивалась ко мне, сдирала с лица маску, и под ней обнаруживался голый череп с сияющими драгоценными камнями на месте глаз. И почему-то золотыми волчьими клыками. Она бросалась на меня, клыки клацали в сантиметре от моего лица…
Я проснулся. Тихо, темно. На соседней кровати посапывал мой сосед.
Сначала я испугался, что во всей этой горячке провел не меньше недели, и хитроумный мой план пошел по бороде, потому что кто-то, не будем показывать пальцем, не рассчитал силы.
Но эту мысль я додумать не успел и снова уснул. Теперь уже не горячечным, а обычным сном почти здорового человека.
И мне снова приснился сон.
Я сидел в глубоком кожаном кресле в кабинете с белыми стенами. А напротив меня за простым деревянным столом сидел… Пашка-Юрген. Лысый, как коленка, в круглых очках и со своей всегдашней ехидно-глумливой улыбочкой на лице.
—…лично для меня существуют только две версии, — сказал он. Такое впечатление, что говорил он уже какое-то время, только вот вступление я пропустил. — Некоторые считают, что влияние личности на историю минимально. И всему голова — общественный процесс, который, словно волну, не так-то просто остановить. И если, например, предположить, что ты можешь вернуться назад во времени и убить, скажем, Гитлера или Сталина, то в целом ничего не изменится. На его место просто встанет другой человек, а волна покатится дальше, продолжая вовлекать жизни и судьбы других людей. Согласно этой версии, все человеческие жизни равны, вне зависимости от того, насколько человек кажется значимым и знаменитым.