Крайние меры
Шрифт:
Зазвонил телефон.
Питтману сообщили, что при пожаре погибла женщина пятидесяти двух лет, незамужняя, бездетная, безработная. Не связанная с какими-либо обществами или организациями. Не имевшая никаких родственников, кроме брата, с которым беседовал Питтман. Все ясно. Траурное объявление в газете должно быть максимально кратким. Брат не пожелал, чтобы его имя упоминалось, опасаясь нашествия кредиторов погибшей сестры.
Бессмысленность земного существования этой женщины ввергла Питтмана в еще большую тоску. Закончив разговор, он в унынии покачал головой и покосился
Опять зазвонил телефон.
На этот раз в трубке раздался голос Берта Форсита:
— Как дела с некрологом Миллгейта?
— Он что?..
— Пока в реанимации.
— Очень мало фактов. Сделаю к концу дня.
— Не жалуйся, что мало фактов, — сказал Берт. — Они есть. И мы оба это знаем. Материал должен быть весомым. Семь лет назад ты так легко не сдался бы. Копай глубже. В те времена, помню, ты сетовал, что никак не можешь повидаться с Миллгейтом. Что ж, сейчас его местонахождение известно. Я уже не говорю о родственниках и знакомых, которые сидят около него в больнице. Поговори с ними. Попробуй пробраться в палату и побеседовать с Миллгейтом.
11
Питтман довольно долго простоял на улице напротив серого здания больницы. День для середины апреля выдался достаточно теплым, но как только солнце скрылось за небоскребами, Питтман стал зябнуть и обхватил себя обеими руками за плечи.
В этой же больнице умер Джереми. Питтман сейчас находился на том самом углу, где частенько простаивал ночами после посещений Джереми, как раз напротив отделения неотложной помощи. С этого места виднелось окно его палаты на десятом этаже. Стоя во тьме, он молил Бога, чтобы Джереми не просыпался от приступов рвоты, вызванных химиотерапией.
Сквозь шум уличного движения прорвался звук сирены. «Скорая помощь» вынырнула из потока машин и быстро подкатила к входу в приемный покой. Выскочившие из машины санитары поспешно извлекли каталку с пациентом. Прохожие, не замедляя шага, с любопытством поглядывали на возникшую суету.
Питтман сглотнул слюну, покосился вверх, на окно, которое по-прежнему называл окном Джереми, и отвернулся. Джонатан Миллгейт находился в отделении реанимации для взрослых, на шестом этаже, через зал от детского отделения, где умер Джереми. Питтман покачал головой. У него не было сил войти в больницу, подняться на тот этаж, посмотреть на людей, ждущих вестей о тех, кто им дорог. Вряд ли ему удастся не поддаться их настроению, не вообразить, будто он один из них и ждет сообщений о состоянии Джереми.
Нет, это выше его сил.
И он решил отправиться домой. Но не на такси, а пешком, чтобы как-то убить время. Смеркалось. Он озяб и несколько раз останавливался, чтобы выпить — на это тоже требовалось время. Лифт, когда он поднимался к себе на третий этаж, страшно скрипел. Питтман вошел в квартиру, закрыл дверь и услышал сквозь тонкую стену доносившийся из соседней квартиры громкий хохот телевизионного шоу. Он тут же налил себе выпить. Убить время.
Питтман зажег в кухне свет, выдвинул ящик и вынул из него кольт. Сейчас восемь часов вечера, подумал он, за стеной как раз закончилось одно шоу и началось другое. Питтман не сводил с пистолета глаз, сфокусированных на поблескивающем синеватом металле; спусковой крючок и дульное отверстие, из которого вылетает пуля, казались неестественно большими, словно он смотрел на них сквозь увеличительное стекло.
Вдруг он услышал мужской голос с хорошо отработанными модуляциями, доносившийся из соседней квартиры. Этот голос принадлежал...
Телевизионному диктору, читающему новости? Нахмурившись, Питтман перевел взгляд с кольта на часы. После шуршания 10:03 превратилось в 10:04. Питтман еще больше нахмурился. Целиком поглощенный пистолетом, он не заметил, как пролетело время. Рука дрожала, когда он прятал оружие в ящик. Диктор за стеной что-то сказал о Джонатане Миллгейте.
12
— Давненько не видел тебя, Мэтт, — произнес крупный мужчина, с виду итальянец. Из-под бейсбольной шапочки клуба «Нью-Йорк Янкис» выбивались клочья седых волос. Свитер на мужчине был с эмблемой того же клуба. Он что-то помешивал половником в большой дымящейся кастрюле, судя по запаху, куриную лапшу.
В продолговатом зале ресторанчика вдоль одной стены стояли пластмассовые столики, вдоль другой тянулась стойка бара. После вечерней улицы свет люминесцентной лампы под потолком казался слишком ярким, и Питтман невольно зажмурился. Усаживаясь у стойки, Питтман кивнул единственному посетителю — негру, потягивающему кофе за одним из столиков.
— Долгонько тебя не было, — сказал повар. — Ты что, болел?
— Все твердят в один голос, что я плохо выгляжу. И тебе так кажется?
— А может, это ты с перепою. Все болтается на тебе, как на вешалке. Сколько сбавил? Фунтов десять? Пятнадцать? А мешки под глазами какие! Небось, не спишь по ночам.
Питтман ничего не ответил.
— Итак, с чего сегодня начнешь?
— С просьбы об услуге.
Повар продолжал помешивать суп и, по-видимому, не расслышал ответа.
— Я принес тебе кое-что на хранение. Возьмешь?
— Что именно? — Повар взглянул на коробку, лежавшую перед Питтманом, и спросил с облегчением: — Это?
Питтман кивнул. В картонной коробке, где когда-то хранилась бумага для принтера, теперь был спрятан полуавтоматический кольт и запас патронов. Питтман предусмотрительно натолкал в коробку обрывков газеты, чтобы пистолет лежал неподвижно и не стучал. Коробка была несколько раз обернута клейкой лентой.
— Убери подальше, — попросил Питтман. — Если хочешь, могу заплатить...
— Не надо, — ответил повар. — Что в ней? Почему не можешь держать ее дома? Надеюсь, ничего особенного?
— Ничего. Всего-навсего пистолет.
— Пистолет?
Питтман ухмыльнулся с таким видом, словно пошутил, и соврал:
— Здесь распечатка и компьютерные дискеты к книге, над которой я работал. Панически боюсь пожаров. Хотел попросить приятельницу, но мы только что вдрызг разругались. Пусть один экземпляр хранится вне дома.
— Книга? О чем, интересно?