Крайняя изба
Шрифт:
— Ну, Митя… пойдем?
— Надо, — сказал мужчина.
— Только вот дома ли старушка?
— Дома, где ей еще быть…
И они поднялись на высокое бабкино крыльцо: женщина, подвижная, бойкая, решительная, впереди; мужчина, с опущенными плечами — сзади.
«Кто же из них больной? — ломала голову Ленка. — Мужчина, наверно, что-то уж шибко он невеселый. Женщина старается всячески расшевелить, поддержать его, всем своим видом показывает: «Все будет хорошо! Вот увидишь!.. Держись, милый», — а он все горбится и горбится, все думает, тревожится что-то.
Ленка устроилась за забором поудобнее, раздвинула побольше траву, чтоб виднее и слышнее было, и приготовилась ждать. Вот сейчас выйдет от старухи Кислициной женщина (не будет же бабка лечить при ней мужчину), и Ленка понаблюдает еще, поучится кое-чему.
Через несколько минут дверь и впрямь заскрипела, отворилась и на крыльцо, все так же несвободно и сгорбленно, вышел мужчина.
Как? Почему не женщина?.. Неужто она больна, неужто у нее что-нибудь серьезное?.. Да что же это такое, да как же?.. Стало быть, очень серьезное, раз сюда приехали. По пустякам к старухе Кислициной не приезжают. От пустяковой хвори женщину бы и в городе вылечили.
Мужчина спустился с крыльца, достал откуда-то из машины пачку папирос, спички, жадно закурил, прислонившись спиной к боку машины.
Ленка сделала неосторожное движение, зашуршала травой, выдала себя.
— А ну-ка, вылезай, — сказал мужчина. — Иди сюда, иди… не бойся.
Ленка намерилась дать деру, ей было стыдно, что она, такая большая, и подглядывает, но дружеский, доверчивый голос мужчины подбодрил девчонку. Она перелезла изгородь, опасливо подошла.
— Смелей, смелей… не кусаюсь, — подбадривал мужчина. — Ты чего прячешься? Как зовут тебя?
— Я не прячусь, — сказала, немного осмелев, Ленка. — Я просто не хочу, чтоб меня видели.
— А это не одно и то же?
— Нет, не одно.
— Ладно, — легко согласился мужчина, — пусть будет по-твоему. Так как же тебя зовут?
— Лена.
— Хорошо тебе здесь живется, Лен? — присел мужчина на корточки и с такой болью, с таким страданием заглянул девчонке в глаза.
— Не знаю, — опять оробела Лена. — Наверно, хорошо… не знаю.
Мужчина, видно, понял, что напугал девчонку, и, как бы очнувшись, натянуто улыбнулся:
— Как, Лен, не знаешь?.. Ну, чем ты тут занимаешься, играешь как? Подружки у тебя есть?
— Есть одна… Но она хочет в город удрать.
— В город? — удивлен мужчина. — Вот этого я вам от души не советую…
— Почему?
— Потому что вы глупышки еще, — мужчина слегка засмеялся, оттаяв лицом, — не понимаете ничего. Ведь вы здесь как мотыльки свободные, как трава в поле… успеете еще отведать городских прелестей.
— Я тоже так говорю Жанке, что сперва учиться и учиться надо.
— Правильно говоришь, — подхватил мужчина. — А главное, постараться понять, что все это, — мужчина повел вокруг рукой, — что все это навсегда в вас, никогда от этого не избавитесь. И как можно раньше понять.
— А
— Понять и просто и не просто, — заходил, волнуясь, перед Ленкой мужчина. — Не найду, что и сказать, что посоветовать… Съезди, конечно, и в город позднее… и там поживи, поучись. И это тебе многое даст… Но не увлекайся особо-то городом, не ломай, сохрани себя… Ты красивой-красивой, Лена, станешь.
— Как ваша жена? — сердце Ленкино замерло, она даже подумать об этом не смела, а тут вырвалось.
— Кто? — мужчина сразу опал, потух в лице. — Конечно, конечно… нет-нет, еще красивее.
Ленка часто-часто заморгала, заблестели глаза:
— Неправда! Зачем вы меня обманываете?.. Разве можно быть красивее?
— Можно, Лена… можно, — поспешно сказал мужчина и пободал девчонку двумя растопыренными пальцами. — Она вот не устояла, не убереглась от кое-чего…
«Нет, что-то здесь не так!» — надолго задумалась Ленка. Ну какая из нее красавица? Ее и в классе-то все не иначе как обезьянкой обзывают. Куда ей до красивой-красивой.
Вскоре глубокой тишине деревушки стало что-то мешать, сначала это походило на жужжание мухи, затем — на зуд овода, потом помаленьку переросло в рокот и грохот современной техники… Из-за бугра выкатил и лихо понесся по улице, вдоль пустующих домов, обшарпанный желтый «Беларусь», наполнив деревню отзывчивой трескотней, пылью и вонью отработанного горючего. Сбоку у трактора и чуть сзади торчал, мотался высоко задранный зубчатый пальцевый брус косилки.
— Ишь, как лихачит, — сказала Ленка, — всю машину до армии разобьет.
— Кто это? — спросил мужчина.
— Да Серега… Дикошарый это. Все его так зовут, дурной шибко.
Проезжая мимо, Серега, лохматый, крючконосый парень, нагнулся в кабине, нахально разглядывал мужчину и Ленку, зачем-то посигналил протяжно.
— Опять поздно катит… прогулял, поди, ночь-от, — ворчливо заметила Ленка. — Они с моим папой в верховьях Ключевой косят.
Как бы проваливаясь, снижаясь мотающейся кабиной, трактор исчез в логу, тотчас заглушившем, как в колодце, его трескотню.
— А что, Лена? — спросил после некоторого молчания мужчина. — Много сюда приезжают? Ну, к бабке вашей?
— Много… Летом, так каждый день почти. Кислицина всякую боль сымает.
— И кто к ней приезжает чаще? Кого она охотнее лечит?
— Чаще всего старики… Да еще дитенков часто приносят. Кислицина так и говорит: «Одне после меня на ноги встанут, а другие скорее в ящик сыграют…»
— Так и говорит? — озадачился мужчина.
— Так и говорит, — засмеялась Ленка. — Да вы не беспокойтесь! Это она говорит только, вечно такая. На самом же деле она добрая. Она вашу жену живо-два вылечит.