Кража
Шрифт:
– Сама ты, – с некоторым удовлетворением откликнулся мой брат, словно разгадал сложную загадку. – Я слыхал, ты сожгла среднюю школу Беналлы.
Теперь Марлена смотрела на него в упор, сощурив глаза, плотно сжав губы, но вдруг лицо ее разгладилось.
– Право, Хью, – снова заулыбалась она. – Ты полон сюрпризов, как мешок с деньгами.
– Сама ты!
– Сам ты!
– Сама ты! – и так далее, пока оба не расхохотались в голос, а я пошел в туалет, лишь бы от них подальше.
Во время ланча позвонил Милт, сказал, что Джейн получила картину и полагает, что она висела у кого-то
Я не захмелел, но, рухнув в постель, вырубился во мгновение ока. Проснулся оттого, что Марлена тихонько заползала обратно в постель. Голова раскалывалась. Марлена была холодная, словно с мороза, и мне показалось, что ее трясет, а когда я дотронулся до ее щеки, щека была мокрая от слез. Я прижал ее к себе, почувствовал, как содрогается ее тело.
– Ш-ш, малышка! Ш-ш, все пройдет.
Но она плакала и не могла успокоиться.
– Прошу прощения! – окликнул нас Хью, возникая в дверях.
– Ступай, блядь, в постель, еб твою мать! Три часа ночи!
– Не следовало мне такое говорить…
– При чем тут ты, идиот!
Он завздыхал, а Марлена захлебывалась слезами, жуткий звук, словно человек тонет. Я мог разглядеть ее в пробивавшемся с улицы свете, милые, гладкие плоскости ее лица сдавлены, скомканы мощным кулаком. Все дело в дурацком разводе, подумал я. И еще чертово droit morale. Почему она за него так цепляется, не могу понять.
– Ты все еще любишь меня?
Даже с головной болью я любил ее так, как никогда прежде, любил ее изобретательность, отвагу, ее красоту. Я любил женщину, которая украла картину Дози, которая читала «Волшебный пудинг», подделывала каталоги, и в особенности я любил девочку, бежавшую из тесной маленькой комнатки в Беналле, я вдыхал запах красной свинцовой краски, которую ее мать каждое воскресенье освежала на камине, чувствовал вкус эрзац-кофе из цикория и цвет консервированной свекловицы, пятнающей белок крутого яйца в мертвенном винегрете.
– Ш-ш, я тебя люблю.
– Ты ничего не знаешь.
– Ш-ш.
– Ты не можешь любить меня. Не можешь.
– Люблю.
– Я сделала это! – вскрикнула она вдруг.
– Что ты сделала?
Я заглянул ей в лицо, и увидел напугавший меня ужас, мой ласковый вопрос подействовал как смертельный удар. С тихим стоном она спрятала голову на моей груди и снова начала плакать. Поверх всей этой сумятицы я вновь засек Хью. Он уже нависал над нами.
– Марш в постель, немедленно!
Босые ноги шаркают по полу.
– Я сделала это, – повторила она.
– Она сожгла среднюю школу в Беналле, – горестно подхватил Хью. – Очень жаль.
Приподняв ее лицо за подбородок, я повернул его так, что весь уличный свет скопился в лужицах ее расширенных глаз.
– В самом деле, крошка?
Она закивала.
– Ты это сделала?
– Я плохая.
Я прижал ее к себе и крепко держал, эту клетку с тайнами, ее жизнь.
53
Наверное, я ошибся, я согрешил, конечно же, я ЛЖЕСВИДЕТЕЛЬ и превратился в ЗАУРЯДНОГО СПЛЕТНИКА. Слыхали? Говорят, Марлена Кук сожгла среднюю школу. Кто такие ГОВОРЯТ? Оливье,
На сером рассвете я снова стоял над ними. Хотел бы я быть похожим на ангела, но на моей волосатой спине крылья не прорастут. Она уснула, как всегда, уронив голову на грудь моего брата. Он приоткрыл один глаз и посмотрел на часы.
– Уходишь? – спросил.
– Погулять, – ответил я.
Ясное утро, самое начало восьмого, голуби уже ворковали на проржавевшей пожарной лестнице, не отличают один день от другого, так я думаю, только замечают когда мокро или сухо, жарко или холодно, сердчишки размером с комок жвачки, кровь и чашку не наполнит. И чего я за них переживаю, а с другой стороны, кто знает, насколько досаждают вши, какие мучения причиняет недуг, неизвестный никому, кроме самого страдальца, их тайные кошмары, да, ни хуже, ни лучше. Опустив голову, шагаю по Мерсер-стрит. Вокруг меня сплошь черные пластиковые пакеты, рвутся, извергают, ресторанную рыбу, к примеру. Что может знать рыба? Кто предостережет ее о потустороннем существовании, о чистилище на Мерсер-стрит? Жуткие мысли преследовали меня, АДСКАЯ ВОНЬ, я выскочил на Бродвей, чуть не сшибли. Юнион-сквер, парк Грамерси, а где сейчас Жуйвенс? Не важно. У меня собственный ключ. Я же говорил. Излагал последовательность событий. Всю историю, шаг за шагом.
Я ПРОСЛЕДОВАЛ на второй этаж и отпер дверь, Господи благослови. Я не знал, что я натворил.
Оливье в черной пижаме, лицо скрыто стулом, ножки стула, словно лезвия ножниц, сомкнулись на израненной белой шее, огромная синяя метина, скрытое озеро растекается под кожей. Глаза открыты. Он лежал тихо. Что ПРОИЗОШЛО В МОЕЙ ГОЛОВЕ, не сумею сказать. Я тронул его ногой, и он пошевелился, как мертвое животное, не более того.
Руками я до тела не дотрагивался. Ринулся прочь из клуба, а Жуйвенс вслед кричал: СТОЙ. Я бежал по Бродвею с криком: МОЛЧИ НЕ ГОВОРИ. Спасите нас всех от меня, и скажите мне, что же произошло.
54
Нас разбудил Заторможенный Скелет. Словно металлические листы обрушились на постель, трепеща, грохоча. Некогда разыскивать носки и трусы, мы все втроем помчались в «Клуб Спорщиков» и застали так называемого Жуйвенса за делом, которое правильней всего было бы назвать доносительством.
Он поспешил указать детективам «вдову», и в результате Марлену торжественно провели на место преступления, а со мной копы обошлись очень грубо, когда я возомнил, что вправе сопровождать ее, Марлене же пришлось выступить в роли «опознавателя» и присягнуть, что «останки» были некогда Оливье Лейбовицем.