Кредиторы эшафота
Шрифт:
— Какое?
— Ты поклянешься на могиле нашего ребенка, что до завтрашнего дня не увидишься ни с кем, даже с Нисеттой.
— Клянусь тебе!
Говоря это, молодая женщина протянула руку по направлению к могиле своего сына.
— Хорошо, до завтра. Иди в эту сторону, а я хочу остаться и поговорить с Нисеттой.
— Поцелуй меня.
— Нет, — сухо ответил Панафье.
Луиза не смела настаивать, но крупные слезы потекли по ее щекам, и она хотела опуститься на колени, но Панафье поднял ее.
— Иди, — сказал он. — Завтра мы придем сюда вместе, и ты успеешь тогда помолиться.
Луиза опустила голову и послушно ушла со слезами на глазах.
Когда Панафье увидел, что она исчезла на главной аллее, он направился к тому месту, где спряталась Нисетта. Но он напрасно искал ее. Нисетта давно уже ушла. Опасаясь, как бы она не встретилась с Луизой, он поспешил к выходу из кладбища, но вскоре увидел Луизу, выходившую одну. Она плакала и он заметил на ее руке громадный бриллиант, сверкавший в лучах солнца. Спрятавшись за маленькой будкой сторожа, он увидел, как Луиза села в карету. Она была одна, и он слышал, как она приказала кучеру ехать домой.
— Я убежден, что Луиза не изменит данной клятве, а завтра будет видно.
Затем, охваченный гневом и ревностью, он направился к Парижу. Придя домой, он все еще думал о сцене, которую пережил, и сам удивлялся своему мужеству, так как давно привык исполнять все желания Луизы. И при мысли о проявленной им жестокости слезы выступили у него на глазах. Он любил Луизу и чувствовал, что даже ее проступок не уменьшил его любви к ней. Одна мысль об аббате приводила его в ужас, и несмотря на презрение, наполнявшее его душу, и отвращение, которое он чувствовал к неверной, несчастный был вынужден сознаться самому себе, что обожает свою Луизу. Он уже сожалел, что не увез ее с собой.
— Но, — сказал он, — слезы сожаления ни к чему не приводят. Я не могу и не хочу забыть Луизу, виновна она или нет. Я хочу ее спасти от той грязи, в пучину которой она бросилась. Сначала нужно спасти ее, а затем будет видно — люблю я ее или нет.
Когда Поль проходил мимо привратницкой, ему сказали, что о нем спрашивали.
— Кто приходил?
— Молодой человек лет двадцати восьми или тридцати.
— Он обещал прийти еще?
— Он сказал, что придет через час.
— Хорошо. А вы видели раньше этого господина?
— Нет, мсье. Это молодой человек не особо приличного вида, но в то же время он и не рабочий.
"Кто бы это мог быть?" — подумал Панафье.
— Впрочем, он о вас мало знает, так как расспрашивал о вашем положении.
— Он не представился?
— Нет, мсье.
— И вы не спрашивали его?
— Нет, спрашивал, но он не захотел мне отвечать. Сказал только, что должен вас видеть, но что вы его не знаете.
— Я его не знаю…
— Да, по имени, но вы с ним где-то встречались.
— Хорошо, когда он придет, скажите, что я его жду.
После этого Панафье поспешно поднялся к себе и, приведя все в порядок, стал ждать.
Не прошло и четверти часа, как в дверь постучали. Он открыл дверь, и в комнату вошел довольно бедно одетый молодой человек, с таинственным видом спрашивая:
— Господин Панафье?
— Это я, — ответил Поль.
Незнакомец зашел, запер за собой дверь и огляделся, чтобы убедиться, что они одни.
— Вам письмо, — сказал он.
Панафье был очень удивлен его поведением, но незнакомец прибавил:
— Письмо от дамы.
Он вынул из кармана письмо и передал его Панафье со словами:
— Прочтите скорее. Дело очень срочное.
Панафье поспешно распечатал письмо и прочел:
"Поль! С той минуты, как я увидела тебя на кладбище, я плачу и страдаю. Поль! Я хочу тебя видеть. Если я поступила плохо, я хочу оправдаться. Вся моя вина в том, что я любила тебя настолько, что стала ревновать к другой. Я хотела уничтожить твою привязанность, и за это наказана твоим презрением! Поль! Умоляю тебя, согласись увидеться со мной. Я буду ждать тебя сегодня вечером у Баландье. Твой отказ приведет в отчаянье ту, что тебя любит и не заслуживает презрения, которое ты ей выказываешь.
Нисетта".
Панафье пожал плечами и смял письмо. Но тут же ударил себя по лбу и вскричал:
— А может быть, мне удастся многое узнать…
В эту минуту в дверь снова постучали. Поль открыл и был немало удивлен, увидев Густава Лебо.
— Это вы, мсье, спрашивали меня час тому назад? — спросил Панафье.
— Да, меня прислал к вам господин Лоре.
Панафье предложил посетителю стул, хотя посещение Густава не доставляло ему удовольствия.
— Чему я обязан вашему посещению? — спросил он.
— Господин Панафье, — начал Густав, — мне кажется, что вы плохо меня знаете, и я хотел сказать вам, что я совсем не тот человек, за которого вы меня принимаете. Слава Богу, я могу сказать, что был несчастен, но не бесчестен.
Панафье с большим удовольствием зажал бы рот Густаву, но позволил ему говорить. Густав, заблуждаясь по поводу молчания Панафье, продолжал говорить:
— Видите ли, мсье, я дорожу уважением честных людей. В полиции вас обманули, сказав, что меня обвинили в воровстве. Это ложь, мсье. Я, слава Богу, не вор. Один раз я был у ювелира и каким-то образом запонкой зацепился за ту часовую цепочку. Он сразу же начал кричать, что я вор. Вы понимаете, я покраснел, попытался зажать ему рот, не желая, чтобы он говорил слова, которые, являясь справедливыми или нет, одинаково должны были повредить моей репутации. Меня арестовали. И знаете, что сказал ювелир? Что я держал цепочку обеими руками и что не только пытался зажать ему рот, но так сильно ударил его по лицу, что вышиб ему два зуба. Все это была ложь, но печальнее всего то, что следователь поверил ему, и меня осудили. Видя, как люди злы, и желая навсегда оградить себя от подобных случаев, я привязался к женщине, которая была для меня, как мать, навещала меня в тюрьме и, зная когда-то людей высшего круга, добилась помилования. Тогда мои привязанность и благодарность к ней опять истолковали превратно и меня представили тем, кем я никогда не был. Вот, мсье, и вся истина.
— Бог мой, — сказал Панафье, — наши отношения будут чисто деловыми и очень непродолжительными, так что более близкого знакомства не требуется.
— Извините, мсье, я хочу, чтобы меня знали таким, каков я в действительности.
— Вы хотите? — насмешливо повторил Панафье.
— Да, конечно, мсье, конечно, — повторил красавец Густав протяжным тоном, свойственным определенным слоям парижского населения.
— Если вы хотите, то я скажу, что знаю вас лучше, чем вы меня. Я наводил о вас справки после пашей встречи у "Детей лиры Орфея".