Кредиторы эшафота

Бувье Алексис

Поль взял ее за руку, подвел к свету и сказал:

— Я также знаю про дело на улице Дам на Монмартре.

Испуганная поведением и тоном Панафье, Нисетта хотела вырваться, не понимая, откуда ее любовник мог знать такие страшные вещи.

— Я знаю многое, Нисетта, — продолжал Панафье, — поэтому не старайся скрывать от меня что-нибудь. То, как я поведу себя в будущем, зависит от твоего чистосердечного признания. Отвечай мне — была ли ты любовницей этого человека, когда он убил вдову на улице Дам?

— Да.

— Ты знала, что он хочет совершить это ужасное преступление?

— О, нет! Клянусь тебе — нет. Я обожала его. Я жила вместе с ним. Он был игроком и каждый вечер уходил, возвращаясь поздно ночью.

Мы не были бедны, хотя случались и такие дни. Зато в течение десяти-двенадцати дней мы жили широко.

— Чем он занимался?

— Ничем. Он играл. Один раз он не смог ничего выиграть, и нам пришлось все заложить и продать. Наконец наступил день, когда у нас ничего не осталось. Измученная этой жизнью, я рассердилась, но он успокоил меня, сказав, что через несколько дней мы разбогатеем. Через три дня он вернулся домой около четырех часов утра. Я уже лежала в постели, но не спала. Я не задувала свечку, так как хотела с ним поговорить серьезно, когда он вернется.

Когда он вошел, я была озадачена. Он был бледен и взволнован. Его лоб был покрыт потом, а сам он дрожал.

Он удивился, увидев, что я не сплю так поздно, и хотел улыбнуться, но у него ничего не вышло. Он был совсем не похож на себя. "Почему ты до сих пор не спишь?" — спросил он прерывающимся от волнения голосом, стараясь казаться спокойным. "Я ждала тебя". — "Для чего?" — с беспокойством спросил он, нахмурив брови. "Чтобы сказать тебе, что мне надоела такая жизнь и я хочу порвать с тобой". — "Зачем?" — "Я не могу переносить нищету". — "И это все?!" — спросил он и засмеялся. "Да, наша жизнь должна измениться". "Милая Нисетта, — сказал он, смеясь, — ты хочешь, чтобы наша жизнь изменилась? Ты хочешь денег? Твое желание будет исполнено".

Тут он опустил руку в карман, достал оттуда пригоршню золота и бросил на постель. Блеск золота привел меня в восторг. Он принес около десяти тысяч франков золотом и около двадцати тысяч купюрами. "Где ты все это взял?" — "Э-э, — отвечал он мне, — счастье не всегда постоянно". — "Ты все это выиграл?" — "Даже больше". — "Это невозможно". — "Я проигрывал уже долгое время. Должен же я был когда-нибудь отыграться". Я была в восторге.

Он лёг спать и сразу уснул, но сон его был беспокойным. Он бредил, защищался от кого-то. Я заметила на его рубашке капли крови. Так как он вдруг закричал во сне, то я его разбудила. Он выпрямился и с ужасным видом спросил: "Я что-нибудь говорил?" "Нет", — ответила я. Он вздохнул с облегчением и еще раз спросил: "Так я ничего не говорил?" — "Почему ты об этом спрашиваешь?" — "Потому, что мне снился ужасный сен". — "Что с тобой?" — "У меня лихорадка".

Тогда я встала и приготовила ему согревающее питье. В течение многих ночей его сон был беспокоен. Каждое утро, встав, он набрасывался на газеты. Так как мне рассказали об убийстве на улице Дам, то однажды вечером я заговорила о нем. "Почему ты мне это рассказываешь?" — спросил он, побледнев. "Потому, что это напечатано в газетах". — "Вы, женщины, верите всему, что печатается. Это просто утка", — с гневом сказал он. В гневе он был ужасен. Поэтому я сразу замолчала. К тому же я придавала слишком мало значения тому, что рассказала, но не могла забыть его странного ответа и беспричинного гнева.

На другой день я что-то искала в шкафу. Под бельем я нашла сверток, развязала его, чтобы посмотреть, что в нем лежит, и увидела кольца, цепочки и драгоценности. Когда я все это рассматривала, пытаясь понять, откуда у него все это, он вошел в комнату, и бросившись ко мне, начал душить, говоря: "Ты слишком много знаешь, Нисетта, чтобы жить". Я стала сопротивляться, просила пощады, клялась, что буду молчать. Вдруг он остановился, выпустил меня и сказал: "Я достаточно много знаю, чтобы не дать арестовать себя".

Нисетта вдруг замолчала.

Панафье сухо сказал:

— Ты обещала мне все рассказать, теперь уже поздно останавливаться.

— Он хотел сказать, что я убила своего ребенка, который родился у меня после того, как я оставила мужа, — выдавила Нисетта. — Но это неправда. Бедняжка умер раньше, чем родился, я его не убивала…

Панафье чувствовал, что его сердце наполняется презрением и отвращением от всей этой грязи.

— Чтобы спасти себя, я обещала ему молчать. С этого дня наша любовь погибла, но мы жили вместе поневоле, связанные друг с другом тем, что мы знали. И с этого дня…

— С этого дня ты занялась тем, что стала искать ему женщин, которые могли бы удовлетворить его капризы?

— Да.

— Но как ты привлекала этих женщин?

— Ты должен был понять это. Я говорила тебе, что этот человек передал мне свои пороки.

Панафье, поняв недостойную связь, в которой она признавалась, сделал жест отвращения и презрения.

— А что он делал для тебя взамен?

— Я принимала участие во всех праздниках, вела роскошную жизнь. Он отлично содержал меня.

Эти циничные признания, которые он сам хотел услышать, возмущали его. Он видел Нисетту в новом свете и стыдился своих отношений с этой женщиной. Его презрение перерастало в ненависть.

— В таком случае, ты была его сообщницей!

— Нет! Я тебе очень много сказала. Мне нечего больше скрывать. Я была его поверенной — и все.

— Ты лжешь, Нисетта.

— Клянусь тебе!

— Я читаю твои мысли, — отозвался Панафье, пристальный взгляд которого был устремлен на молодую женщину.

Этот взгляд сильно смущал ее.

— Ты знакомила его с женщинами, которых он должен был убить! Его любовница — ты искала ему других любовниц, которых вы вместе убивали вашей смертоносной любовью!

— Нет-нет, — сказала Нисетта, — я просто знала его лучше всех.

— Ты лжешь — повторяю тебе. Ты лжешь: ты была его сообщницей в убийстве Мазель.

Испуганная обвинением, которое он высказал просто на всякий случай, Нисетта отступила, совершенно потеряв голову.

— Нет-нет! Я не была у Адели в тот день! — пробормотала она.