Крематорий
Шрифт:
– Придумаю что-нибудь. А кто вы такие?
– Тебе этого лучше не знать. Просто забудь о нас. Ты из двора больницы никуда не уходил.
– Понял уже, не дурак.
Александр Михайлович Радьков стоял перед огромным платяным шкафом в гардеробной своей загородной резиденции и отражался в зеркальной створке. Если до пояса губернатор выглядел вполне презентабельно – светлая рубашка, галстук и безукоризненный пиджак, то ниже виднелись поросшие густыми волосами кривоватые ноги в светлых носках. Созерцать главу области в таком виде было позволено только жене. Полина Радькова держала в руках идеально отутюженные брюки, но супруг не спешил их надеть.
– Шурик, чего ты еще ждешь?
–
– Ты всегда был идиотом, – беззлобно и даже с нотками любви в голосе промолвила супруга. – В спасителя отечества хочешь поиграть перед телекамерами?
– Почему бы и нет?
– Настоящий чиновник, в отличие от политика, никогда не должен выделяться из окружения своих собратьев. Это президент с премьером могут себе позволить черные водолазки во время отпуска носить или верхом на коне с голым торсом позировать; ну, или оппозиционер какой-нибудь. Ты мне не вздумай еще в политику полезть! С тебя станется. – Полина сунула Шурику брюки. – Надевай и не спорь. Только в машине не вздумай ногу за ногу закидывать – стрелки испортишь.
– Под столом их все равно видно не будет.
– Может, тогда спортивное трико под пиджак наденешь или вообще без штанов поедешь?
Радьков принялся натягивать брюки. Супруга проконтролировала, чтобы рубашка была идеально заправлена, пиджак застегнут, и только тогда напутствовала мужа, отбывающего на рабочее место для участия в телемосте с Москвой:
– Ты абсолютно не умеешь говорить, и шутки у тебя сплошь дурацкие – плоские. Поэтому никакой отсебятины не неси, только опозоришься.
– Надо сто граммов накатить, тогда у меня язык развязывается.
– Вот именно поэтому и не надо. Придешь, можешь тогда хоть литр выжрать. Понял? Ладно, ни пуха тебе ни пера.
– К черту.
Радьков трижды сплюнул через левое плечо, пригладил жидкую шевелюру, всмотрелся в отражение, кивнул, словно прощался с самим собой.
Губернатор спустился к машине. Горячий летний воздух буквально обрушился на него. Радьков нырнул в салон и тут же захлопнул дверцу. Теперь можно было дышать свободно – работал кондиционер.
– Поехали, – сказал он шоферу тоном космонавта, отправляющегося в полет.
Губернаторский кортеж выехал из ворот резиденции.
– Сама ты дура набитая, – по-домашнему пробурчал себе под нос глава области и потянулся к дверце встроенного в лимузин бара, но открывать не стал, передумал. – Точно, вернусь домой, тогда и нажрусь в хлам.
Неподалеку от озера виднелись две пожарные машины, от них к лесу тянулись рукава шлангов. Два пожарных расчета день и ночь поливали окружавший резиденцию лес из брандспойтов. Заместитель покойного Точилина, исполнявший сейчас обязанности местного главы МЧС, с губернатором не спорил.
Кортеж мчал нагло, по осевой. Пока мигалки на головной машине не включали, безмолвствовала и сирена. Шоссе было пустынно. Здешние водители избегали его, как чумы, хоть официально движение здесь и было открыто для всех желающих. Вот только куда по нему уедешь? Дорога с первоклассным идеально ровным покрытием, соединяющая город с резиденцией, была сооружена только для самого губернатора, его обслуги и гостей. Стихийные грунтовки, ведущие в обход резиденции дальше – к ближайшей деревне, перекопали и закрыли шлагбаумами, перекрыли и все съезды в лес. Если на дороге и появлялся какой-нибудь любитель-грибник, то к нему курсирующий здесь патруль ГИБДД стандартно применял штраф за неправильную парковку: станешь на обочине – тебе напомнят, что это запрещено правилами дорожного движения, съедешь с дороги – оштрафуют за въезд в зеленую зону. Хорошо еще, если не успеешь уйти далеко в лес, а то вернешься
Кортеж летел сильно за «сотню», но в хорошей машине скорость практически не ощущалась. В городе выдрессированные регулировщики уже расчищали путь для местного главы.
В воздухе висел густой запах гари. Некоторые из прохожих даже ходили в марлевых масках, смоченных водой. Закатное вечернее небо было непонятного серого цвета и лишь на западе отливало красным. Диск солнца расплывался, как в тумане. Пепел, сыпавшийся на город уже который день подряд, тонкой пылью покрывал листья, траву, крыши домов. А потому казалось, что весь город отлит из бетона. Марево поднималось над раскалившимся за день асфальтом.
– Да уж, – вздохнул Радьков. – Прямо конец света какой-то. Каприз природы, мать ее.
– Воздух, Александр Михайлович, такой, – поддержал своего хозяина водитель, – что воздушный фильтр менять завтра придется, а я лишь месяц назад новый поставил.
Не остановившись ни на одном из светофоров – вместо них движением управляли регулировщики, – кортеж вырулил к областному Белому дому. Обычно Радьков выходил из машины не у парадного крыльца, а во внутреннем дворике, но сегодня возле здания собрался народ, а потому губернатор покинул машину на глазах у горожан и даже приветственно помахал им рукой. В телемосте предполагалось и включение площади в областном центре. Вот чиновники из властной вертикали и обеспечили явку проверенных людей, подготовили, раздали вопросы, короткие выступления. Сотня статистов, в основном школьные учителя, стоявшие под растянутым транспарантом, организованно поприветствовали Радькова. Правда, к людям проверенным прибилось несколько местных оппозиционеров, поэтому до слуха Александра Михайловича донесся и осуждающий свист. В толпу тут же ввернулось несколько милиционеров, выискивая непослушных. Телевизионщики устанавливали осветительные приборы. Оператор «пристреливал» камеру. Стервозного вида журналистка со скошенными от постоянного вранья глазами – звезда местных теленовостей – сияла, как новенькая монета, ведь ей предстояло появиться сегодня в эфире общенационального телеканала.
Передвижная телевизионная станция – ПТС, фура размером с городской автобус на шасси «КамАЗа» – стояла на узкой улочке за углом площади. Перед открытой настежь из-за жары дверью передвижной аппаратной курила выпускающая группа. Те, кто оставались за кадром, могли себе позволить шорты и легкие майки. На крыше ПТС, осуществляющей связь с Останкино, уже круглела развернутая параболическая антенна. Внутри фуры таинственно помигивали телевизионные экраны и мониторы компьютеров. Видеоинженеры проверяли готовность к трансляции, связывались с Москвой. Режиссер выпуска, пожилой толстяк с умным лицом и внимательными глазами, прикладывался к бутылке с минералкой и на правах старшего, как по возрасту, так и по должности, поучал молоденькую практикантку – свою ассистентку.
– Вы, молодежь, ни хрена в своей профессии не смыслите. И смыслить не будете, пока на прямых эфирах не поработаете. Это такая школа! Привыкли все в записи делать, когда каждый ляп можно вырезать, картиночку красивую вмонтировать, звук исправить. А прямое включение такого не позволяет. Одно спасение, что камеры, если их несколько, можно переключать. Но не успел кнопку на пульте вовремя нажать – и все, на экран вывалится то, что тебе и близко не нужно. Начальство потом во вредительстве обвинит. Режиссер прямого эфира – это самурай, способный отбивать летящие в него стрелы мечом-катаной. А я начинал, когда еще всяких этих видеомагнитофонов, кассет, дисков, компьютеров в помине не было. Все впрямую работали. Ну, только репортажи из глубинки на кинопленку снимали. Отснял, тут же приехал, проявил, высушил, смонтировал, пленку в кинопроектор, камеру на экран нацелил – и в эфир, в новостной выпуск.