Кремлевский кукловод «Непотопляемый» Сурков — его боятся больше, чем Президента

Сирин Лев

О ЮКОСе и бизнесе

Конечно, такие вещи, как дело «ЮКОСа», создают соответствующую негативную атмосферу. Но и президент, и другие высокопоставленные чиновники стараются подать сигнал, чтобы этого не происходило. Здесь от активной позиции бизнеса, от его активной самообороны тоже многое зависит, потому что не нужно надеяться только на государство.

Эта знаменитая фраза одного из президентов США «что выгодно «General Motors», то выгодно Америке». Я бы хотел напомнить, что оба Рузвельта говорили о бизнесе несколько иначе. Я даже не хочу это цитировать, чтобы не обидеть вас.

Приложение № 2

Стихи Владислава Суркова к музыкальному альбому «Полуострова»

Не мне, не тебе

Забери

мою долю небес, эти звезды в растворе окна. Не мне, не мне, но тебе назначена эта весна. И не мне здесь стоять допоздна одному против стаи теней. И подан волшебный знак тебе, тебе, но не мне. Сердце мое, неси мою талую кровь к лучшему месту под солнцем, к лучшей мечте под дождем. В нашей глуши, кроме нас, ни души. Сердце мое, не спеши. Все здесь и так твое! Время мчится со скоростью тьмы, обгоняя и память, и свет. Но кто там (кажется, мы) впереди на тысячу лет? И пока не настигла нас боль, забери мою долю небес. И больше дай тебе бог, не мне, не мне, но тебе.

Отче нош

Я бы хотел, как в детстве, зарыдать над бездомным котенком и в воскресное утро воскреснуть, чтоб обнять тех, кто любит меня. Я бы хотел вместе с песней пробежать по дороге звонкой, чтоб найти на серебряных струнах дивный отблеск былого огня. Я бы хотел растаять и разлить свое талое сердце по твоим безымянным пустыням мелодичным пасхальным дождем. Я променял бы вечность на улыбки, тюльпаны и свечи, чтоб сиял на обочине ночи освещенный для праздника дом. И прошу за всех, и за тех, кто там, и за тех, кто здесь. Ясный Отче наш, хлеб насущный наш, свет насущный наш, смех насущный наш… Даждь нам днесь.

Паук

Всегда при деле, молчалив и скромен, я строю терем из горящих бревен. Себе на радость в этот жаркий терем я буду прятать краденых царевен. Мои братья — кто в дури, кто в коме, мой бизнес — охота на мух. Я — редкое насекомое, почти незнакомый науке паук. Я сделан из чужого тела, но я не болен, просто так устроен. Всегда в засаде, вежлив, но упорен, мычу не в стаде и молчу не в хоре. Ведут все двери, речи и причины в мой красный терем в центре паутины.

Ты бы видел

Ты бы видел, как ветер, ветер жадной мечты, пришлый с дикого поля, терпко

пахнущий жизнью, гонит стаю соцветий по зыбучим пескам раскаленного полдня к обмелевшему ливню. Ты бы видел, как солнце выкупает весну из татарского неба. Ты бы знал, чем оплачен этот май, — ты бы понял, как печаль высока, как несбыточна нежность. Ты запел бы иначе. Ты бы вдруг обнаружил пепел над головой и огонь под ногами. Ты сбежал бы из дома, чтобы спрятаться лучше, захлебнуться не здесь и не теми слезами. И пропасть по-другому.

Приложение № 3

Фрагменты романа Натана Дубовицкого «Околоноля» [Gangsta fiction]. М.: Русский пионер. Спец, выпуск. Библиотека «Русского пионера», 2009

Стр. 7

«Очнулся он в отделении милиции.

— Вами убит человек, — заявила милиция.

— Я не убивал, — протрепетал Виктор Олегович.

— Да не вы убили, а вами убили, — внесла ясность милиция и отпустила Виктора Олеговича.

Но он не ушел. Поселившись в тюрьме, он вел себя тихо, давал показания с удовольствием. Особенно понравился ему следственный эксперимент, когда лимитчик, показывая, как все было, брал Виктора Олеговича, поднимал над собой и медленно опускал туда, где когда-то стоял ныне покойный студент.

После был суд, в ходе которого завернутые в полиэтилен студенческий нож, сломанный стул, сосредоточенный Виктор Олегович и разбитая пивная кружка фигурировали в качестве вещественных доказательств. Лимитчику дали восемь лет. Виктору Олеговичу пришлось расстаться с тюрьмой и уютной профессией вещдока.

Выйдя из зала суда, Виктор Олегович избежал возвращения в двухкомнатную деспотию московской прописки и поселился в неразборчивой роще за кольцевой дорогой.

Там он жил поначалу философом, но из-за стужи и скудости ягодного рациона постепенно одичал и стал совершать набеги на окрестности мясного пропитания ради. В самые угрюмые ночи длительных зим не брезговал и человечиной. Последствиями этого злоупотребления явились рога, клыки и обильная шерсть, а по некоторым сведениям, и хвост, которыми одарил Виктора Олеговича господь, по доброте своей заботясь о выживании всякой твари в несносном нашем климате».

Стр. 24

«Имена не пахли, не толкались, не чавкали. Бытовое оборудование жизни — плотное нагромождение жести, плоти, жилистое, жиром пузырящееся, железное на вкус, полуразмороженное мясо дикой москвы, которым питались его силы, из которого он был сделан, вернее, его повседневная поверхность, обыденная оболочка, — тщательно отслаивалось Егором от глубокой высоты мироздания, где в ослепительной бездне играли бесплотные, беспилотные, беспутные слова, свободные, сочетались, разбегались и сливались в чудесные иногда узоры.

<…>

Вкус его и его знания были странны, он очень скоро увидел сам, насколько одинок и начисто исключен из всех человечьих подмножеств. Удивительным образом то, что он считал собой, замкнуто было как бы в ореховой скорлупе, помещалось со всей своей необъятностью в этой скорлупе, скребло ее изнутри и не могло выбраться наружу. Снаружи разгуливали его тени, его куклы и представления, управляемые к тому же в большей степени зрителями, обитателями внешнего пространства, нежели им самим.

Про себя думал, что устроен наподобие аутиста, развернутого почти целиком внутрь, только имитирующего связь с абонентами за границей себя, говорящего с ними подставными голосами, подслушанными у них же, чтобы выудить в окружающей его со всех сторон бушующей москве книги, еду, одежду, деньги, секс, власть и прочие полезные вещи.

Уверен был, что божественный мейнстрим истинного знания довольно пустынен и малообитаем, что в его потоке люди попадаются редко, напротив, человечина гуще и наваристей как раз на обочинах божьего промысла, и граждане охотней теснятся в темной тине у загаженных берегов, держатся мелких мест, роятся где помутнее среди сплетен и суеверий, и калачом их не выманишь оттудова на середину, где свободно и спокойно течение белого света».