Крепость
Шрифт:
В квартале между Trocadero и Площадью Звезды, справа и слева от авеню Kleber высятся иглы антенн – блестят как алмазные. Где-то здесь резиденция Эрнста Юнгера.
В течение долгого времени Париж являет собой глубокий тыл, тыл без фронта. С этой точки зрения, то, что на всей улице находится лишь Бисмарк со своим Отделом, вполне оправданно, т.к. именно здесь, только и можно брать в расчет так называемый «Атлантический фронт». Этим и определяется все поведение нашего шефа: ведь только он и представляет в действительности что такое «настоящий» тыл.
Время летит как на крыльях. Вид целых зданий
Внутри меня поднимается волна желания неуемного насыщения Парижем: все обнюхать, все попробовать, все увидеть и все услышать; впитать в себя, словно Гаргантюа, эти потоки людей и вещей. Спешить видеть. Видеть не только глазами. Но и всем телом. Тексты реклам, мансарды, решетчатые перила, жалюзи на витринах, голубизну открытых пространств…
Мои зрительные нервы продолжаются в шейные позвонки, уходят в спинной мозг и через грудину до бедер. Отчетливо ощущаю все свое тело: нервы, мозг, кости, мышцы, наполненные пульсирующей кровью вены и артерии. Я словно один из медицинских атлантов-манекенов: дерево свободы, ветвящееся в чистом открытом воздухе.
Спустя некоторое время сижу в партере летнего театра на Champs-Elysees. Откуда у всех встреченных мною сегодня парижан эти сверкающие словно серебряные велосипеды? Молоденькие дамочки ведут себя словно на велосипедном променаде: одна рука на руле, другая на полях шляпки с развевающимися позади лентами.
С чудовищным шумом, походящим на двигающиеся кусты, в своей пятнистой маскировке, со стороны Площади Звезды движутся танки. Это «Тигры». Несколько велосипедистов, среди них и юная девушка, мужественно катят рядом с ними, не выказывая страха.
Напротив меня происходит настоящий показ мод: что за шляпки! Летние соломенные шляпки с широкими полями снова в моде, они богато украшены резво развивающимися на ветру пестрыми лентами и бантами.
Смотрю на эту картину, и вдруг до меня доходит, что в этом богатом оформлении шляпок дело, на самом деле, не в этих чудесных шелковых лентах и бантах, а в заглаженных, раскрашенных и отлакированных соломенных стружках. И тут же в глаза бросаются сумочки из соломы, ремешки из каких-то кусочков, нарядные туфельки на деревянных подошвах с каблучками, такими же высокими, как у японских актрис. Но то, как парижанки прохаживаются в этом «эрзаце», само по себе является чистой провокацией. Более того, несмотря на довольно теплую погоду, многие дамы одеты в костюмы из дешевых эрзац-материалов с лисьими воротниками.
Apropos, «эрзац» – это трудное для французов слово превратилось для них в своеобразную шутку. Для ушей французов это слово должно быть похоже по звучанию на «les krauts». «Les ersatz» – уже давно служит прозвищем немецких солдат.
И вдруг я возвращаюсь к действительности: целое войско одетых в полевую форму солдат четкими «коробками» двигаются по улице мне на встречу. Они выглядят довольно буднично и даже плачевно в поношенной форме, с ранцами из телячьей кожи цвета табака, с висящими на левом бедре жестянками противогазов, болтающимся оружием, оттягивающим портупею и смешными сапогами с отворотами. И это победители Европы! Курам на смех. На задранных вверх головах – пилотки. Все время удивляюсь тому, насколько
Я потерял чувство времени: повсюду уже горят огни. Даже не заметил, что наступил вечер. В Париже нет затемнения, он не является целью бомбардировщиков как немецкие города. Париж просто чудо-город после Берлина и Мюнхена. Словно огромные сверкающие спицы разбегаются улицы от Площади Звезды: 12 спиц.
Боковые улицы Champs-Elyse;s превратились в лунные ущелья. Окна домов слепы и темны. Проститутки то и дело шепчут: «Te! Te!» и «Faire l’amour?» соблазны повсюду. Звуки губной гармошки и бренчание гитары.
Волшебное место.
Сквозь решетки уличной вентиляции слышен рокот метро. В воздухе буквально потоки запаха акации: приторно-сладкие, насыщенные. А затем, когда прохожу дальше снова попадаю в волны запахов кафешек и бистро. Напротив висящих над верхними карнизами домов звезд вырисовываются верхушки каштанов. На широких листьях блестит зеленым светом отражение уличных фонарей. Опрокинутая Луна висит на глиняных зубцах дымовых труб. Из Caf;s, сквозь занавески на стулья стоящие на тротуаре падают широкие потоки электрического света.
Не могу насладиться этим видом. Останавливаюсь прямо в центре светового потока и буквально купаюсь в нем. В следующий миг удивляюсь множеству преломлений и отражений в зеркалах на стенах и каменных тумбах. Словно попав в детство, буквально столбенею, как будто стою перед рождественскими елочными свечами.
Per aspera ad astra: если бы только захотел, то мог бы словно летучая мышь почти касаясь голов гуляющих людей пролететь сквозь пропасти улиц.
Гостиница Отдела наполнена до предела. Приходится приложить усилия, чтобы не вступить в разговоры с кем-нибудь из приезжающих.
Довольно много здесь тех о ком доподлинно знаю, что они интригуют против меня. В первую голову репортеришки, т.к. я вмешивался в их дела. А так же фотографы, т.к. журналы «Сигнал» и «Рейх» чаще печатали мои фотографии, чем их. Лишь немногих мог бы я назвать своим товарищами.
Едва лег в изнеможении на кровать, как мысли вновь захватили мозг. С трудом вспоминаю, что же это было вчера. Прыжок во времени довольно небольшой. Но во мне глубоко сидит недоверие к происходящему. Мне нужно время чтобы подготовиться и принять явные контрасты между сияющим Парижем и умирающим Берлином. После вида тысяч разрушений тяжело осмыслить и принять целостность этого города.
При всем моем старании, воспринимаю данность как Богом данное явление.
Невозможно заснуть. Сначала шум на улице, стук дверей и громкая речь ночных гуляк, потом визг прихваченных ими дам, а в конце водяная симфония. За стеной, у которой я лежу, наверное, три унитаза. А если добавить еще один сверху и один снизу, то получается все пять. Хотя и надо мной, наверное, тоже два или три: каждые полчаса все унитазы ревут в полный голос. Так и подмывает проверить, кто на верхнем этаже беспрерывно работает на унитазе. Иногда сразу два унитаза шумят дуэтом. А то и три сразу.