Крепость
Шрифт:
Два радиорепортера вернулись из полной приключений поездки в Гавр: железнодорожное сообщение прервано, на улицах километровые колонны танков.
Они рассказывают, что союзники разделили побережье: британцы по обе стороны реки Орнэ, американцы – западнее, в устье реки Вир и выше, на полуострове Cotentin. В первые же часы, судя по всему, высадились дивизии полного состава. Неужели на нашей стороне никто не заметил на острове такого огромного количества людей и техники, готовых к гигантскому прыжку? Абвер все проспал.
Этот зловещий
Бисмарк не засиживается за своим письменным столом стиля а-ля Луи XVI. выпрямившись во весь рост, он вышагивает по всему зданию: подбородок почти лежит на узле галстука. Еще более бросается в глаза и то, что где бы он ни появился, на голове красуется предписанная уставом высокозадранная жесткая фуражка. Может быть и из-за того, что она придает ему более важный, чем в обычное время, вид.
Почти во всем здании царит какая-то странная, подчеркнутая старательность в работе: все эти засранцы изображают ужасную занятость. При этом отмечаю, что вся эта сволочь сумела внезапно придать такую значимость своей работе, что теперь-то уж точно нельзя представить без них Париж.
Всем предписано иметь при себе пистолеты. Пока меня не было, Бисмарк устроил проверку пистолетных кобур: два зондерфюрера, кинорепортер, вместо предписанных пистолетов имели в кобурах лишь сигареты и зажигалки. Говорят, Бисмарк чуть не взорвался от ярости.
За обедом Бисмарк заносчиво демонстрирует нам, что он совсем не тот человек, который может попасться на удочку союзников. Знает он этих британцев: сплошь обман и блеф, колосс на глиняных ногах. Гнилые и бессильные – ткни пальцем – развалятся.
Адъютант тут как тут: «Гнилой Альбион!».
Бисмарк выпрямляется, словно палку проглотил и зычно кричит: «Верно!»
В это время где-то там, на нормандском побережье рекой льется кровь, а здесь обжирается весь этот сброд, сопровождая жрачку высокопарной болтовней.
Бисмарк буквально погружен в свою новую роль великого полководца, который все еще не решил, куда же направить свои войска. Временами, отложив в сторону вилку и нож, поставив локти на стол и уперев тяжелый подбородок на сомкнутые пальцы рук, Бисмарк размышляет даже не закончив есть. Как раньше шумно было в столовой, так сегодня молчаливо наше собрание. Никто не осмеливается нарушить ход мыслей Бисмарка.
Должно быть, Йордан поймал мой взгляд: заметив, что я смотрю на него, он драматически закатывает глаза. Словно по принуждению повторяю его действия.
Удивляюсь, как это Томми не додумались забросать минами бухту Сены. Не служит ли это косвенным доказательством того, что Томми сами собираются там высаживаться? Очевидно, что фельдмаршал Роммель ожидает настоящую высадку именно здесь. Никто практически не говорит о том, к примеру, что бухта реки Сены хорошо защищена от западных ветров, которые при высадке десанта
В волнении решаю зайти в канцелярию. Писарь – унтер-офицер, дает мне прочитать последнюю сводку Вермахта.
«Среда, 7 июня 1944 года. Главное командование Вермахта сообщает: операция противника по высадке десанта на северное побережье Нормандии, на участке между Гавром и Шербуром в течение всего дня поддерживалась сильным огнем военно-морских сил. Высаженные в тылу обороняющих побережье немецких войск авиадесантные части противника должны были облегчить высадку основных сил и препятствовать подходу немецких резервов. После непродолжительных, ожесточенных боев силы противника были измотаны, а при высадке десанта с воздуха им понесены тяжелые потери благодаря меткому огню зенитчиков. Однако противнику удалось высадиться с моря во многих местах. В ходе нашего контрнаступления большинство предмостных укреплений врага были разрушены. Множество десантных кораблей лежат сгоревшими перед побережьем…»
Может еще разок смотаться в город? Но что-то не хочется, т.к. могу пропустить какие-нибудь новые важные сообщения. Пришло новое сообщение от командующего обеспечения охранения «Вест», которое сообщало, что противник устанавливает мины перед Гавром и Шербуром. Перед Сен-Мало также были замечены миноносцы. Но не в бухте у Сены. Скоро любое предположение может оказаться правильным. Пытаюсь втянуть в разговор Йордана, который тоже слышал это сообщение. Но тот лишь пожимает плечами: «Без изменений: точно ничего неизвестно…»
Довольно резко! При всем при том, Йордан внутри аж кипит от нетерпения. Но тут же сетует: «Мы завязли здесь по самое не балуйся!» И жалобно добавляет: «Почему нам точно не известно, что замыслили союзники? Я имею в виду: что НЕДОБРОЕ они еще замышляют?»
Йордан вновь закусил удила: «Наша служба новостей состоит должно быть из абсолютно слепых и глухих – вооруженных лишь слуховыми рожками и тросточками…. Скорее луна упадет с неба, чем я поверю, что у нас хоть кто-то знал о военной операции врага такого масштаба. Когда я представляю себе, что мы тут бесцельно болтаемся, так как наши командиры никуда не годятся – даже чтобы подохнуть с честью, и никто не знает то ли эта высадка блеф, то ли она истинна….»
Желая еще более раззадорить Йордана, продолжаю: «Подожди немного и скоро тебя самого бросят на врага!»
Ловлю полный бешенства взгляд, но теперь-то Йордан молчит, закусив нижнюю губу.
«Спорим, завтра нас отошлют!» – «Твои слова да Богу в уши!» – «Вот увидишь!»
В этот момент появляется адъютант и обращается ко мне: «Вас вызывает шеф – немедленно!»
Йордан так смотрит на адъютанта, будто видит его в первый раз, а затем говорит так, словно ничего не слышал: «Ничего не выйдет с нашей экспедицией. Жаль! Мне срочно надо заняться мотоциклом – мотор что-то барахлит! Пока!»