Крещенные кровью
Шрифт:
– Растудыт твою мать! – в сердцах выругался полковник.
Включив большой бортовой фонарь, он поспешил в кабину летчика. Тот, едва не выпадая из кресла, пытался выровнять подбитую машину.
– Тарас, как наши дела? – спросил Горовой, едва держась на ногах.
– Хреново, товарищ полковник! – крикнул летчик. – Второй пилот мертв, а я… Держитесь покрепче, попробуем приземлиться в поле!
Дальше все произошло стремительно. Самолет коснулся колесами шасси поверхности земли и помчался как сумасшедший. Когда оторвалось шасси, он продолжал еще нестись вперед на брюхе, сравнивая, будто утюгом, все, попадающееся на пути. Полковника, врача и раненого разбросало по салону, как игрушки.
Выбираясь из-под обломков, Горовой крикнул:
– Военврач Миронов, ты жив?
– Жив я, товарищ полковник, – отозвался тот откуда-то из темноты.
– А раненый? Раненый Калачев жив?
– Сейчас посмотрю, товарищ полковник. Он рядом, точнее, на мне лежит!
Горовой, пробираясь через препятствия, снова прошел в кабину пилотов. Летчик сидел в кресле, его руки лежали на штурвале, а голова свесилась на бок. Полковник приподнял ему голову.
– Мы перелетели через линию фронта, Дмитрий Андреевич, – прошептал летчик. – Здесь недалеко поселок. Чуток не долетели. Держитесь на восток. Я… я…
Он потерял сознание. Долго раздумывать не имелось времени, и потому Горовой принял решение сразу.
– Миронов? – крикнул он, повернув голову в направлении салона.
– Тут я, Дмитрий Андреевич.
– Калачев как?
– Не поверите, но и он пока жив, чертяка!
Не теряя ни минуты, полковник вытащил из-за штурвала раненого летчика и вынес на руках из салона. Затем он помог Миронову вытащить из самолета Калачева.
– Что теперь делать будем, товарищ полковник? – спросил военврач растерянно.
– Ныряй обратно, отыщи носилки, – сказал Горовой. – Только поспеши, а то машина взорваться может!
Миронов быстро нашел носилки и сбросил их из самолета на землю. К ним привязали раненых, чтобы не выпали по дороге, после чего Горовой выбрал те, что со Степаном, а со стороны его головы прикрепил к ручкам носилок ремень.
– Это волокуша, – объяснил он военврачу. – Будет тяжело волочь её по земле, но ничего не поделаешь. Бросить ребят мы не можем.
Хуже всего была неопределенность, в каком направлении двигаться. Решили придерживаться совета летчика и идти на восток.
Через пару километров они выбились из сил, таща за собой носилки с ранеными, как лошади на поле тянут плуги и бороны. Отдыхать приходилось все чаще и чаще, но силы их убывали.
Прошли еще несколько километров, и наконец где-то впереди, среди деревьев замелькали огоньки…
После того как госпиталь посетил генерал Бобылев и наградил Степана орденом, Калачев для всех стал и вовсе каким-то необычным, загадочным.
После «командировки» за линию фронта и лечения он изменился во всем. Выражение глаз стало холодным, лицо сосредоточенным и чрезмерно спокойным. Походка после травмы позвоночника тоже изменилась: опираясь на трость, Степан шагал осторожно и неуверенно.
Но полковник Горовой, встречавший его при выписке из госпиталя, этих перемен не заметил. Он хмурил брови и морщил лоб.
– Как чувствуешь себя? – поинтересовался Горовой, когда Калачев сел в машину.
– Так, как чувствовал бы себя любой с моим диагнозом.
– Прости, что по моему настоянию тебя раньше времени из госпиталя выписали. Увы, дело не терпит отлагательств.
– К новой командировке я не гожусь, – заверил Степан рассеянно. – Сам видишь, еле ноги за собой таскаю. Если только полегче, бумаги там перекладывать за столом, или ещё чего…
Как удивительна человеческая жизнь! Еще недавно эти два человека отстояли друг от друга на немыслимом расстоянии. Слишком остры и тягостны были воспоминания у Степана о прошлом, когда при прямом участии Горового рухнула его жизнь. Но Дмитрий Андреевич принял участие и в спасении его, вынеся полуживым из подбитого самолета и протащив на волокуше несколько километров до населенного пункта. Об этом и размышлял Степан, сидя рядом с полковником в машине.
Горовой тоже чувствовал налет отчуждения, а потому старался быть предельно искренним.
– Слушай, Степан, – доверительно начал он, коснувшись локтем Калачева. – Не буду лукавить и ходить вокруг да около. Дела наши плохи.
– Ты имеешь в виду хуже тех, которые у меня уже были до сегодняшнего дня? – ухмыльнулся тот встревоженно. – Мне снова пора сушить сухари или мазать лоб зеленкой? [12]
– Останови машину и погуляй, – приказал вдруг Дмитрий Андреевич водителю.
12
Мазать лоб зеленкой – расстрел (жарг.).
– Так вот, Степан, – продолжил Горовой, когда они остались одни, – насчет сухарей ты прав однозначно. Но хуже всего, если ты окажешься прав и относительно зеленки. Как раз сегодня на тебя возбуждают уголовное дело, а завтра должны уже были приехать за тобой прямо в госпиталь!
– Понятно, – вздохнул Степан. – Вытащили из задницы, использовали и снова затолкать обратно собираются. Ну? Какое на этот раз обвинение мне пришить планируют?
– У нас в стране всегда можно любого в чем-либо обвинить. Не мне тебе говорить об этом.
– А я прям магнит для обвинений, – усмехнулся Степан. – Что ни сделаю, так сразу «рыло в пуху».
– На этот раз и у меня оно «в пуху», – признался Горовой. – Сейчас статью подходящую подыскивают, так что…
– А тебя за какой бок цепляют? – удивился Степан. – Ты же из этих… из «непотопляемых», как говорят. Так какая в тебя торпеда угодила?
– Ты не справился с заданием, Степан… Вот ответ на все твои вопросы!
– Как же не справился? А орден за что дали?