Крещенные кровью
Шрифт:
– Нет, не образумится! – закричал Степан, приходя в бешенство. – Давай стреляй, сделай одолжение. И зубы мне не заговаривай, тошно мне от тебя.
– Так сразу и стреляй, – сделал вид, что смутился, Яшка. – А ты о детях своих подумал? Хотя…
– Что дети? Что ты знаешь про моих сыновей?
– Они в порядке. Только вот оба рапорта настрочили, слово в слово, будто под копирку. В них пацаны твои отрекаются от тебя и ничего общего с тобой иметь не желают!
– Врешь! Все врешь, падла! – прорычал Степан, сжимая в ярости кулаки.
– Эти рапорта я с собой привез, – ответил Яшка, не спуская с Калачева пристального взгляда. – Хочешь почитать, всегда пожалуйста. Только правильно себя веди и пистолетик на стол положи.
– Значит, вот как со мной. По самому больному ударили, – сказал Степан, едва владея собой. – Сыновья сами это сделали или их заставили?
– Подробности сии мне не известны. Так ты будешь читать или?
– Не буду. Ни к чему мне это, – ответил Степан, глядя в одну точку.
– А оружие сдашь?
– Заберешь потом, а сейчас выйди.
– Ты что удумал, скажи-ка?
– Проваливай…
– Ну, пусть так оно и будет, как сам решил, – усмехнулся мрачно Яшка, направляясь к двери. У порога он обернулся: – А ты хорошо подумал, Степаха? Жизнь… она ведь всегда хороша, даже в неволе…
Увидев, что Калачев вытащил из кобуры табельный пистолет, Хромой развел руками и вышел на крыльцо.
Оставшись один, Степан не спеша закурил и молча уставился отсутствующим взглядом на противоположную стену. Он устал от жизни и суеты вокруг себя. Когда-то давно у него была семья. Были друзья-товарищи… А потом в одночасье ничего не стало.
Докурив папиросу, Степан взял вторую. Он думал и все больше радовался тому, что этот прямой разговор с подлецом Яшкой помог понять ему то главное, без чего сведение счетов с жизнью было бы невыносимо…
Настенные часы вдруг ожили и стали гулко отсчитывать удары. Их прозвучало ровно пять…
Степан глянул в окно. День выдался скучным и хмурым. Лес вокруг поселка тоже был хмур и задумчив. Тучи медленно плыли над верхушками сосен, словно хотели зацепиться за них и остановиться навсегда. Но порывистый ветер подгонял их, не давая возможности сделать это.
Прощаясь с жизнью, он перестал чувствовать страх. Тяга к жизни как-то притупилась и ослабла. Путь его завершен, это ясно.
Затушив окурок в пепельнице, Степан посмотрел на часы. Они тихо тикали, маятник равномерно покачивался из стороны в сторону. Ходики отсчитывали последние минуты в мире, где для него нет больше счастья и надежд, есть только горе, разочарование и боль. Он остался совсем один. Все вокруг умерли или предали его. Впереди – длительное мучительное рабство. Так стоит ли цепляться за такую паскудную жизнь?
Калачев взял пистолет, взвел курок, приставил ствол к виску. Вокруг все замерло, будто жизнь сразу же остановилась в ожидании. Степан почувствовал, как напряжение внутри него вдруг ослабло и полное безразличие ко всему остановило движение мыслей. Момент истины!
Степан вдохнул в себя побольше воздуха, резко выдохнул, почему-то опять взглянул на часы, словно собираясь запомнить время своей кончины, – и нажал пальцем на курок.
Услышав хлопок выстрела, стоявшие на крыльце подполковник Аверкиев и Яшка переглянулись. Алексей Иванович прикрыл глаза, но не смог сдержать слез.
– Ты, Степа, сделал свой выбор. И наверное, самый правильный у загнанного в угол, – прошептал он с сочувствием – Твоя судьба – твой крест!
– Ой, да ты здесь прям в философа превратился, подполковник! – воскликнул Яшка торжествующе. – Он всего лишь избавил меня от обязанности хлопнуть его!
– Заткнись! – зло покосился на него Алексей Иванович. – Имей хоть какое-то уважение к умершему!
– Иметь уважение? К кому? – весело рассмеялся Яшка, открывая дверь. – К этому неудачнику? Он заранее был обречен на такой вот конец, все время только и делая, что пробираясь через преграды к своей смерти. Жизнь продолжается, а Калачева в ней нет!
Потеснив его локтем, подполковник Аверкиев переступил порог и вошел в кабинет. Яшка поспешил следом и плотно затворил за собой дверь.
Степан Калачев сидел за столом. В правом виске его виднелось входное отверстие от пули. Правая рука повисла вдоль тела, но по-прежнему крепко сжимала табельный пистолет.
– Кхе-кхе, – прочистив покашливанием горло, заговорил Яшка. – А вид этой трагической картины меня умиляет. Я даже ужасаюсь от мысли, что если бы Степан не решился пустить себе пулю в лоб, это пришлось бы сделать мне.
– Не мели языком, пес паршивый, – вздохнул Алексей Иванович – Лучше бы ты застрелил его, ничего не объясняя.
– Ну уж нет, – рассмеялся Яшка. – Я не хотел доставлять ему удовольствие умереть быстро и легко. Я наслаждался, когда рассказывал о зековской участи, ожидавшей его впереди! Но особое удовольствие мне доставила ложь, на которую Степан купился, будто сыновья предали его! Ха-ха-ха, ты бы видел его лицо, старик! Это, видимо, и переполнило чашу терпения… Я не хотел стрелять в него и сделал все, чтобы он застрелился сам!
– Ты не человек, ты сатана, – прошептал Аверкиев, глядя недобро. – Обманом заставить человека наложить на себя руки – это грех, которому нет прощения.
– Не суетись и не дави на то, чего у меня не имеется, – хмыкнул Яшка. – Готовься лучше дела передавать. Хватит, отслужил свое, теперь на отдых отправляйся.
– Да, мне действительно пора… – согласился с ним Алексей Иванович. – Только вот дело еще одно доделаю…
– Да брось ты, не напрягайся, хрыч старый, я за тобой сам все доведу до ума, – покачал головой Яшка и озорно подмигнул Аверкиеву.