Крест Евфросинии Полоцкой
Шрифт:
– Вздремну пару часиков, – прошептал он и задул свечу. Ноутбук решил не отключать: компьютер сам перейдет в спящий режим минут через двадцать.
Королев с трудом дотащился до кресла, рассчитывая отдохнуть пару минут, а потом волевым усилием дойти до спальни и раздеться. И буквально через секунду заснул безмятежным, сладким, глубоким сном…
***2
– Алтарь храма на Широкой! Конечно же, именно там! Можно было и раньше догадаться!
Сергей Филимонов снял наушники и облегченно откинулся на сиденье. Надо немного успокоиться. Дождаться,
– У меня есть это время! – Сергей треснул ладонью по рулю. – У меня есть это время! Потому что Королев, кажется, отрубился. Потому что Седов поговорит с профессором только завтра. Потом ему потребуется минимум несколько часов для того, чтобы установить, где находится храм. Я в любом случае его опережу. И все наконец, закончится…
… – Михаил Игоревич Королев? Федеральная служба безопасности Российской Федерации, майор Филимонов. Пройдемте к выходу, мне нужно задать вам пару вопросов.
Лицо седоволосого, еще секунду назад безмятежно улыбавшегося профессора побледнело.
Сергей смотрел на растерянные, огромные под стеклами в толстой оправе голубые глаза, и ему казалось, что он читает все мысли Михаила Игоревича.
Был в Вене. Встречался с иностранными коллегами. Возможно, выпивал. Не исключено, рассказал пару-тройку политических анекдотов. Или выразил неудовольствие проводимой в стране политикой. И вот за ним уже пришли…
Старшее поколение, прошедшее через советскую систему, мыслит и всегда, до конца дней своих будет мыслить только так. Это молодежь, парень или девчонка лет двадцати, уставившись на красную корочку, безо всякого страха поинтересовались бы:
– А что это за жесть такая, Федеральная служба безопасности?
И даже демонстративно надули бы пузырь из жевательной резинки.
А люди зрелого возраста – они не такие. Советская система шандарахнула всех так сильно, что при слове «КГБ» или «ФСБ» до сих пор вздрагивают абсолютно все. Кто-то сожалеет: распалась великая страна. Кто-то радуется: стало больше свободы. Но у страха такие глубокие корни, что целиком их не выкорчевать, не выдернуть. Невольные опасения будут всегда. Даже сегодня…
– Садитесь, – распорядился Сергей, открывая пассажирскую дверцу своего «Вольво». – Давайте я вам помогу поставить чемодан в багажник.
– А где, – профессор попытался улыбнуться, но его онемевшие губы едва растянулись в беспомощной гримасе, – черный «воронок»?
– Будет вам «воронок», – бесстрастно заметил Сергей. – Будет. Или нет. От вас все зависит.
Он ехал в Москву и искоса поглядывал на нервничающего Михаила Игоревича. Только бы сердце у профессора не прихватило. Возись с ним потом.
– Мы едем на Лубянку? – голос Михаила Игоревича дрогнул. – Но… почему?
«Не переборщить бы со спецэффектами», – подумал Филимонов, озабоченно отметив: Королев задыхается.
– Михаил Игоревич, мы едем к вам домой. Успокойтесь, пожалуйста. Я буду просить вас о помощи. Кстати, вы уже включили сотовый телефон?
Профессор полез в карман брюк, посмотрел на трубку, кивнул.
– Отключите пока. Потом я вам все объясню. Нам требуется ваша помощь в расследовании очень важного дела, – пояснил Сергей, вдавливая в пол педаль газа.
Скорее добраться до дома Королева. Установить «жучок», напугать до смерти. И убраться до появления следователя!
Отчаяние рождает убедительность. Так из-под толщи равнодушной, топящей жизнь воды рвешься к глотку воздуха. Так не чувствуешь боли, пытаясь выбраться из завала камней, и наплевать на содранные ногти, на все наплевать, кроме виднеющейся в камнях полоски света. Знакомой, возможной. Недостижимой.
Расположившись в кресле профессорского кабинета, Сергей поражался самому себе. Он, особо не эмоциональный, типичный интроверт, для которого при общении с любым незнакомым человеком надо делать над собой определенное усилие, в два счета сочинил роман. Наверное, мог бы и в стихах, но это негативно сказалось бы на убедительности.
– К вам обратится следователь Седов с просьбой помочь в расшифровке записи. Он работает над очень серьезным делом, затрагивающим интересы национальной безопасности, – говорил Сергей, пока профессор, чтобы скрыть волнение, выгребал из бара на столик коробки с конфетами и коньяк. – Это очень смелый, отчаянный человек. К нашему глубокому сожалению, он отказался от нашей помощи. Однако Владимир недооценивает серьезности ситуации. Он рискует. Прошли те времена, когда наша структура пользовалась неограниченной властью. Теперь мы выполняем наши задачи строго в рамках законодательства, и в принципе это хорошо. Когда дело не доходит до вот таких вопросов. Преступник действует хитро, изощренно и коварно. Он уже убил троих ребят, совсем молоденьких, студентов. Двое погибших пацанов были внуками моего коллеги, и вы не представляете, какая это для него трагедия. И вот в таких условиях чрезвычайно высокого риска Седов пошел на принцип и решил сам довести расследование до конца. В связи с процессуальным порядком мы не имеем возможности изменить ситуацию административными методами. Единственное, что мы можем, – это негласно подстраховывать. Поэтому у меня к вам, Михаил Игоревич, будут две просьбы: ничего не говорить о нашем разговоре Владимиру. И применить весь свой опыт, все свои знания для того, чтобы ему помочь. У меня все.
– Что ж, это, – нервно ходивший по кабинету профессор опустился в кресло, покосился на коньяк и вздохнул, – это… благородно. Действительно благородно, и… Не знаю, что еще сказать.
– Ничего и не надо говорить сейчас, – улыбнулся Сергей, незаметно исследуя пальцами крышку столика. – Не надо ничего говорить, когда к вам придет Владимир. Просто сделайте все, о чем он попросит. Вроде бы следователь намерен к вам обратиться по протекции вашего хорошего знакомого, кардиохирурга.
«Везде по-прежнему стукачи. Ничего не меняется», – явственно прочиталось на вмиг окаменевшем лице Михаила Игоревича.
– Да. Хорошо, – он снова посмотрел на коньяк. – Я все понял. Хочется выпить, но в одиночку несолидно, а вы же при исполнении.
– При исполнении, – кивнул Сергей. И напомнил: – Сотовый включите, пожалуйста.
Через четверть часа Филимонов, разместившийся в салоне своего автомобиля, уже слышал, как Королев диктует Седову свой адрес.
Устанавливать аппаратуру на режим записи и отлучаться, как в случае съема информации из кабинета следователя, смысла не имело. События разворачивались слишком стремительно, и малейшая проволочка могла бы свести на нет все усилия.