Крест и порох
Шрифт:
Митаюки послушно стерпела издевательство, а когда воин перестал буйствовать в ее лоне – придержала его, дабы не вскочил и не убежал, направила его желания на необходимость отдохнуть, расслабиться. Дикарь послушно откинулся на спину, переводя дух, и юная шаманка получила возможность прижаться щекой к его плечу, погладить ладонью грудь, словно выражая свою благодарность.
Чуть выждав, дабы воин набрался сил, Митаюки, не переставая гладить Матвея и как бы продолжая свои благодарные ласки, поднялась и села на его бедра. Подавляя появившийся протест, наклонилась и стала целовать сильное тело, словно невзначай
– Сколько же раз ты проливал кровь? Вот длинный шрам, это явно порез, но на половину тела. Эти короткие и расширенные означают, что тебя кто-то трижды проткнул. А вот все эти круглые – даже не знаю… Но, верно, Темуэде-ни не раз приезжал за тобой на своей упряжке… Только почему-то не нашел, и ты остался на земле…
Она говорила на своем языке, непонятном Матвею, а потому не особо заботилась, что именно произносит, надеясь больше на вкрадчивое звучание своего голоса, на якобы случайные прикосновения сосков к груди, животу, плечам… И очень скоро вожделение опять затопило сознание воина, а плоть его окрепла, готовая к новой схватке. И шаманка сдвинулась вниз, начиная новую близость не грубостью, а нежными прикосновениями, не отдаваясь сразу, но все же позволяя проникнуть в свое лоно.
Воин не удержался, вздыбился, прорываясь к заветной цели, – Митаюки сразу откинулась, позволяя ему сохранить свою победу, но только не подняться. Матвей чуть опустился – она стала медленно покачиваться, наклонилась вперед, опять провела сосками по его груди, но уже с полной силой, дала познать их горячность и мягкость – и тут же откинулась назад, чуть не ложась на спину, резко меняя ощущения и для себя, и для него, покачалась так и выпрямилась, опять меняя ощущения.
Грозный дикарь, стиснув зубы, скулил и вскрикивал, как попавший в капкан щенок, скреб руками песок, не зная, куда их девать, время от времени содрогаясь всем телом. Похоже, могучий воин, привыкший овладевать женщинами грубо и решительно, быстро и просто, даже не подозревал, что близость может быть столь изысканной и многогранной, сладостной и яркой. Митаюки, глядя в его глаза, победно усмехнулась, стала двигаться быстрее, притом позволяя себе еще и покачиваться, пока мужчина не взорвался, застонав и изогнувшись, едва не сбросив ее с себя, но успев поймать за бедра и с силой осадив вниз. И обмяк – словно испуская дух.
Юная шаманка позволила ему еще немного побыть частью себя, потом осторожно поднялась и вошла в море. Ледяная вода обожгла, но Митаюки все равно присела, ополаскивая все тело, омывая лицо.
Сзади подошел Матвей, взял ее руками за плечи. Девушка обернулась, запрокинула голову.
Взгляд дикаря изменился. Теперь он больше не смотрел на нее как на свою собственность. Он любовался сокровищем. Митаюки счастливо рассмеялась, взяла его за руку и повела на берег.
В ворота острога они вошли, понятно, вдвоем. Но теперь уже не она цепко держалась за покровителя, а он сам обнимал ее за плечо и крепко прижимал к себе.
Обед уже подходил к концу, дикари собирались на работу. Матвей забрал свой топор, крепко поцеловал шаманку в губы и отправился вслед за товарищами. Девушка до ворот провожала его взглядом – и воин тоже оглянулся раза три, неизменно улыбаясь.
– Что случилось, Митаюки-нэ? – изумленно спросила подруга, глядя на это преображение.
– Я дала ему приворотное зелье, – спокойно призналась юная шаманка, благо в остроге их речь все равно никто не понимал.
– Ты обезумела, Ми?! – охнула Тертятко-нэ. – Как ты могла? Это же дикари, людоеды, безродное племя! Они убивали наших воинов, они насиловали нас самих! Этот бородач осквернил твое лоно, неужели ты забыла?!
– Помню, – спокойно ответила шаманка. – И дикарь расплатится за это сполна. Раз осквернил, то пусть теперь кормит и содержит.
– Вот как… – понизила голос подруга. – Выходит, вот ты так порешила…
– Мы – сир-тя, носители древней мудрости, – скривилась в усмешке Митаюки. – А они – всего лишь жалкие окраинные дикари. Мы должны пользоваться ими, повелевать, а не сетовать на свою долю.
– Вот как… – повторилась Тертятко-нэ. – А наши все… Воспитанницы… Они задумали бежать. Дикари глупы и совсем за нами не следят. Девицы украдут ночью еду, и утром можно будет уйти.
– Глупость, – покачала головой родовитая шаманка. – Никто не дойдет. Да и куда возвращаться? Мы больше не воспитанницы Дома Девичества, но мы и не жены. Чьих детей мы родим? Кто примет их, кто примет нас?
– Родители… – неуверенно ответила Тертятко-нэ.
– Родители, – согласно кивнула Митаюки. – В их чумах свой век и скоротаем, у темной тенистой стены, скрываясь от глаз и ожидая смерти.
– А здесь нас будут насиловать, пока не обезобразимся, а потом съедят! – воскликнула подруга.
– Ты этому все еще веришь? – удивилась Митаюки.
– Я хочу домой, Ми, – жалобно всхлипнула Тертятко-нэ. – Хочу к маме!
– И я, – призналась шаманка.
– Митаюки! – окликнула девушку от костра Устинья. – Идите сюда!
Шаманка взяла Тертятко-нэ, подвела к дикарке, сразу спросила:
– Сюда?
– Сюда, – указала на себя Устинья. – Туда… – махнула она рукой, а потом снова указала на себя: – Сюда.
– Туда, сюда… – повторила новые слова Митаюки.
– А, потом, – отмахнулась дикарка, взяла за руку Тертятко-нэ и повела к одному из стоящих во дворе домов.
Затем женщины все вместе – на этот раз без круглолицего юного ханта – отправились за острог на вырубку, собирать бересту и лыко. Вернувшись с тяжелыми охапками, сели в круг плести корзины и полотно. Вернее, дикарки прибрали себе бересту, а лыко подсунули пленницам. Ну да все едино – работа-то привычная.
Когда стемнело и вернувшиеся воины привычно расселись у костра, Митаюки-нэ опять пристроилась рядом с Матвеем, прижимаясь плечом к его боку. Вместе с ним перекусила, вместе с ним и ушла в башню ночевать.
Шаманка знала, чего захочет ее дикарь, – повторения испытанного на берегу наслаждения. Девушка, конечно же, не стала перечить, усевшись на него сверху, но каждый раз, когда другие воины передвигались или когда от их грубых ласок вскрикивали пленницы, – дергалась, крутила головой, останавливалась. Снова начинала свою игру – и снова сбивалась из-за шумных соседей.
Разумеется, свое удовлетворение воин получил… Но совсем не то, какого так желал.
Та же неприятность с постоянно мешающими соседями случилась и утром.