Крест и порох
Шрифт:
– Чего делать станем, православные? – громко спросил атаман Егоров, как всегда, не торопясь высказывать свое мнение. – Похоже, одолели нас язычники местные. Острог разломали, никто и оглянуться не успел. Пороха мы лишились, фальконетов с пищалями тоже, струги поломаны. Да и сами ноги токмо чудом унесли, всю добычу бросив. Шли, так выходит, по шерсть, а вернулись стрижены. Воевать нечем, припасов никаких. И загнали нас дикари в такую… – Воевода красноречиво огляделся. – Ни дров окрест нема, ни дичи никакой не водится. И холод стоит – сдохнуть можно. Даже обсушиться негде!
– Не
– Путей у нас всего два осталось, други. Либо на восток, под солнце колдовское. Там тепло, там лес, дичь. Однако же там и колдуны языческие. Нас, безоружных, перебьют они быстро и с легкостью, сгинем все до единого…
Казаки заволновались. Вроде как и никто ничего вслух не сказал, однако же по рядам покатился глухой недовольный ропот.
– Другой путь – это на юг, домой. Сейчас зима, все реки мерзлые, так что и без стругов выберемся. Царство колдовское тоже можно по краю обойти, там, где драконы языческие и зверье прочее не показывается. Путь выйдет долгим и тяжким, скрывать не стану. И поголодать придется, и померзнуть. Однако же до земель русских добраться можно.
– Это битыми, что ли, от дикарей голозадых драпать?! – возмущенно выкрикнул Кондрат Чугреев. – Э-э, нет, воевода, такой воли мы тебе не дадим! Да как нам с таким позором на люди казаться?! Лучше уж под дубиной языческой полечь али менкву в брюхо угодить! Скажите, други, не хотим позору!
– Не для того жилы рвали, атаман, чтобы до старости оплеванными ходить! – поддержали его и Семенко Волк, и Михайло Ослоп: – Не хотим позору! Не любо!
– Не пойдем домой драными! – нарастало возмущение среди воинов. – Костьми здесь лучше ляжем, нежели без славы возвертаться! Нет казака без победы!
Среди всего этого нарастающего шума только Ганс Штраубе оставался спокойным и молчаливым. Похоже, у немца имелось некое свое, отдельное от прочих воинов мнение. Однако же его так никто и не узнал: воевода Иван Егоров поднял руку и в наступившей тишине уверенно объявил:
– По воле вашей, братья мои, не домой побежим мы ныне, а в земли колдовские двинемся, дабы сабли свои с дубинами дикарскими скрестить и биться до той поры, пока не сложит голову последний из казаков али покуда не примут язычники праведной веры Христовой!
– Любо! Любо атаману! – горячо отозвались казаки, вскинув кулаки, а иные и сабли. – Веди нас на язычников, Еремеич! Отдадим животы свои за веру христианскую! Примем муку смертную во славу Иисуса Христа! Слава! Слава! Любо атаману!
– Коли так, – опять вскинув руку, распорядился Егоров, – сбирайтесь, други. На восток выступаем. Новой сечи с ворогом злобным искать.
– Не надо сейчас идти, воевода, – неожиданно прозвучал в наступившей тишине спокойный совет. – Ночи следует дождаться.
– Что сказываешь, Матвей? – прищурился на стоящего у чума казака воевода.
– Сказываю, не видно ничего ночью с небес, – ответил Серьга. – Посему не летают сир-тя в темноте. Коли ночью из стойбища сего уйдем, не заметят сего колдуны и подлянки устроить не сумеют.
– Это тебе язычница твоя нашептала, что за спиной прячется? – усмехнулся атаман и громко спросил: – Ты почто с нами увязалась, красна девица? Отчего в остроге не осталась своих дожидаться?
– А кто у меня дома детей его кормить станет? – выдвинувшись на свет, ударила Матвея кулаком в плечо Митаюки. – Сам обрюхатил, пусть сам теперь и растит.
– Девица-то хваткая! – побежал смешок по рядам. – Все, влип Матвей, захомутали. Прищучила знахарка узкоглазая. Пропал казак.
– Коли в темноте пойдем, а днем прятаться станем, дозорные шаманы нас не углядят, – повторила Митаюки. – Ночью даже костры без опаски разводить можно. Все едино сир-тя спят.
– Как бы ноги не переломать во мраке.
– Так ведь не лес же окрест! – Митаюки пнула Серьгу локтем в бок, и тот подтвердил:
– До чащи, вон, окромя травы и мха, нету ничего! Где там спотыкаться? Раненых у нас много, с ними не разбежишься. Так что второпях в яму не упадем. Коли не спеша, так каждый шаг поперва проверять можно.
– Ночью, может, и скроемся. Так ведь днем углядят!
– Шкуры с чумов снимем и на ночь под ними укроемся, – предложил Штраубе. – А на них травы и веток накидаем. Сверху, мыслю, сие с легкостью за взгорок обычный примут.
– Разумно, – согласился воевода. – Несколько шкур надобно разделать и к рогатинам подвязать, носилки соорудить. – Егоров повысил голос: – Готовьтесь, казаки! Вечером выступаем.
– Василь, Никейша, Ондрейко – со мной, – тут же распорядился Штраубе. – Посмотрим, как тут у людоедов крыши устроены. Не сшиты – придется самим сцеплять, дабы в темноте потом не мучиться.
Вчетвером казаки принялись «раздевать» крайний чум, и почти сразу тишину над стойбищем разорвал громкий отчаянный крик:
– Атама-ан!!!
На помощь товарищам кинулись сразу с десяток казаков, но оказалось, что ничего не случилось. Немец с округлившимися глазами стоял перед полуободранным строением и тыкал в него указательными пальцами обеих рук.
– Чего орешь, Ганс?! – подскочил к сотоварищу Иван Егоров. – Обезумел?
– Смотри!
– Чего?
– Смотри!
– На что смотреть? Ну, из костей менквы чумы свои связали. Нет у них тут деревьев, вот и… – Атаман осекся и тоже двумя руками осторожно пощупал светло-желтые ребра каркаса чумов. – Етишкина жизнь… Да это же слоновая кость!
– Нам же Маюни с первого дня сказывает, что менквы на здешних мохнатых слонов охотятся! Как их там? Товлынгов! Вот… – Немец сглотнул. – На кого охотятся, из того и строят.
– А ну, обдирай! – приказал Егоров, и казаки быстро стащили шкуры низкого полуовального жилища людоедов. Атаман восхищенно перекрестился: – О господи!
– Святая Бригита! – осенил себя знамением и Ганс Штраубе. – Вот чего Строгановым заместо золота предъявить можно!
Все открывшееся людям строение почти целиком было сделано из длинных, в полторы сажени, связанных между собой бивней товлынгов, как называли остяки мохнатых слонов. Могучие клыки были вкопаны в песок, а поверху к ним были привязаны другие, заменяющие балки крыши.