Крест командора
Шрифт:
Эта недоговоренность, ощутимая обоими, тяжело повисла в воздухе. Гвоздев первым нарушил молчание:
– Замолвишь слово, буду благодарен. Господина Чирикова помню: толковый офицер и моряк отменный. Токмо вряд ли он мне заступник в сем деле. Приказ о моей доставке в Якутск, как сказывали, подписал сам воевода Заборовский, а он депешу от иркутского вице-губернатора Плещеева получил. Значит, отошлют меня для розыска в Сибирскую губернскую канцелярию, а то и в самый Тобольск…
– Так сие, может, и к добру. В Тобольске-то ныне наш Дмитрий Овцын обретается… Он теперь – лейтенант флота, в большом фаворе у их высокородия капитан-командора Беринга пребывает. Если, не приведи, конечно, Господи, здесь выручить тебя не
– Твоими устами, Авраша, да мёд пить… – впервые по-старому назвал его Гвоздев и умолк.
– Жди, – только сказал Дементьев, надел треуголку и вышел.
Караульный запер за ним кованую дверь каземата.
Дементьев остановился, вдохнул полной грудью пахнущий осенью вечерний воздух, поглядел на небо. После низкого тюремного свода оно показалось ему ещё более высоким и необыкновенно красивым.
Облака разного вида: плоские и шпилеобразные, громоздились одно на другое, будто этажи диковинного дворца. При этом нижние ярусы были темнее, массивней, а те, что выше, белее и невесомей. Заходящее солнце подсвечивало этот небесный дворец золотыми бликами, мерцающими в просветах, так, словно в окнах дивного строения зажглись свечи.
«Если Господь и живёт где-то, так именно в таком дворце… Прав был отец Варлаам, говоривший, что в Божьих апартаментах нет места земной лжи и притворству, подлости и предательству…» – снова вспомнил Дементьев старика священника. После их освобождения Чириков добился перевода батюшки в Иркутск, там он обитает в местном монастыре. Есть надежда, что будет вскорости возвращён ему сан. А вот господин Аврамов был оставлен при экспедиции в Охотске, как объяснил он Дементьеву, для составления отчетов. Что ж, сие тоже верно: другого столь учёного мужа в этих далёких землях сыскать невозможно…
«Выходит, есть все же высшая справедливость!» – Дементьев просветленным взглядом окинул небесные хоромы. Но тут же нахмурился, вспомнив свидание с Гвоздевым, их неловкий разговор: «Почему он не открылся мне? Почему я не могу сказать ему всего? Неужели мы так изменились, что перестали верить в добрые чувства? Не доверяем даже тем, кого знаем с юности? Или это время так изменилось и изменило нас?»
Он почувствовал стыд за то, что сам был не до конца искренен со старым другом. Решил, что не только похлопочет о нём перед Чириковым, но и непременно напишет в Тайную канцелярию своему благодетелю Хрущову, а уж тот, старик мудрый, придумает, как помочь Михайле…
Успокоенный этими благородными помыслами, он вышел за ворота острожка и быстро зашагал в сторону порта, надеясь прийти в казарму, где квартировал, ещё засветло.
«Филька, должно быть, уже что-то сообразил повечерять!» – при мысли о еде засосало под ложечкой. Ещё подумал, что завтра же пошлёт денщика принести харчи Гвоздеву, дабы от тюремной баланды тот ноги не протянул.
По вытоптанной пыльной дороге он миновал избы казаков, несколько амбаров. Когда проходил мимо сенника, услышал сдавленный крик и шум.
Дементьев остановился. Шум повторился. Он бросился к сеннику, резко распахнул дверь и увидел распластанную на земле женщину, которую придавил своим телом дюжий казак. Одной рукой он пытался зажать ей рот, а другой задирал нижние юбки. Женщина отчаянно сопротивлялась…
Дементьев в два прыжка оказался рядом, рванул насильника на себя, но потерял равновесие и упал вместе с ним навзничь, да так неудачно, что противник оказался сверху.
Матерый бородатый казачище быстро пришёл в себя после неожиданного нападения. Он извернулся и вцепился в горло Дементьева могучей хваткой. Дементьев успел разглядеть его ощеренный рот с крепкими жёлтыми зубами, почувствовал запах пота, перегара и черемши.
Дементьев попытался оторвать от себя железные клешни и не смог. Он стал задыхаться, у него потемнело в глазах. Внезапно казак охнул, дёрнулся несколько раз и обмяк, всем телом навалившись на него.
Дементьев освободился от сдавливающих рук, судорожно глотнул воздух и закашлялся. Из глаз брызнули слезы. Он выбрался из-под казачьей туши, сел. Долго моргал, обретая способность видеть.
Перед ним стояла женщина. Она крепко сжимала вилы. Руки у неё подрагивали. Дементьев перевёл взгляд на казака. Тот лежал, уткнувшись лицом в солому, по спине расползались темные пятна.
– Спасибо вам, сударь… – услышал он.
Только теперь Дементьев узнал её. Это была та самая незнакомка, которую он однажды окликнул из темницы и которая тогда спасла его.
И вот они встретились снова. И опять при необычных обстоятельствах.
После освобождения из острога Дементьев старался разузнать о ней, но не сумел. Она будто в воду канула. А потом Чириков отправил его на Юдому встречать новую партию грузов для экспедиции, и стало не до поисков спасительницы…
Он окинул женщину пытливым взглядом. Хотя платье незнакомки было простым и к тому же изрядно изодрано, в её облике было столько достоинства, что Дементьев запоздало сконфузился, представив себя сидящим перед дамой (то, что перед ним не простолюдинка, а дама, он уже нисколько не сомневался!) …
Поднявшись, отряхнул мундир от прилипших стеблей сухой травы и спросил:
– Сударыня, вы помните меня?
Она смотрела на него, не узнавая.
Он склонил голову и заново представился:
– Флотский мастер Дементьев Авраам Михайлович. Помните человека в темнице? Это был я. И вы сегодня спасли меня во второй раз. Позвольте узнать ваше имя.
– Екатерина Ивановна Сурова, – просто ответила она, но вилы не выпустила.
«Милостивый государь Николай Иванович, ваше высокоблагородие, прошу простить моё долгое молчание, ибо никак прежде не мог я выразить вам свидетельство своего искреннего почтения и благодарности за вечную вашу ко мне благосклонность; а паче того не было никакой надежной оказии для передачи вам сего письма …» – Дементьев перевел дух, задумался, покусывая кончик пера: выходило вроде неплохо. Но как объяснить строгому секретарю Тайной канцелярии Хрущову причины, по коим он, служитель сего ведомства, до сих пор не обнаружил иноземного засыла, умышляющего похитить секреты экспедиции, почему дела экспедиции здесь, в Охотске, идут ни шатко ни валко?
Снова начали одолевать сомнения, как наутро после встречи с Гвоздевым, когда отправился он к Чирикову с благим намерением похлопотать об арестованном сотоварище.
По мере приближения к избе, где жил капитан-поручик, Дементьев всё более замедлял шаг, раздумывая, как начнёт разговор, что скажет в защиту Гвоздева. Выходило, что сказать-то ему нечего – одни токмо эмоции да дружеские чувства. Нельзя ведь объяснить освобождение Гвоздева из-под стражи одной служебной необходимостью, ибо для этого пришлось бы открыть уважаемому Алексею Ильичу Чирикову, кто он, Дементьев, на самом деле есть. И ещё не ведомо, как отнесся бы капитан-поручик к известию, что в экспедиции с самого начала инкогнито обретается служитель Тайной канцелярии, сиречь доносчик. Представил Дементьев на себе укоряющий взгляд честных стальных глаз Чирикова и поежился. И уж совсем невероятное пришло на ум: а вдруг сам Чириков, с виду такой радетель интересов Отечества и добропорядочный человек, и есть искомый иностранный лазутчик? В Тайной канцелярии учили Дементьева не верить никому, подозревать каждого, а заподозрив, проверять. Противно было так думать о благородном капитане, но знал Дементьев, коль скоро возникла подобная мысль, то сразу не исчезнет, будет грызть, пока не найдёт подтверждения либо опровержения. Посему, подойдя к неказистому жилищу Чирикова, он остановился и в избу не вошёл. Круто развернулся и отправился восвояси.