Крест командора
Шрифт:
Историю о несостоявшемся шпанберговском назначении Друкарт поведал Дмитрию Овцыну, когда они встретились на ямском дворе недалеко от Тобольска. Друкарт приходился Овцыну дальним родственником по матери и, хотя торопился в столицу, не смог отказать себе в радости поужинать с родственником, пусть даже и опальным…
Прощаясь, Друкарт подарил Овцыну рукописный песенник с последними модными сочинениями:
– Читай, когда заскучаешь! – вскочил в возок и умчался.
Овцын едва раскрыл тетрадь, как уткнулся взглядом в строчки:
Невозможно сердцу, ах! не иметь печали; ОчиИ ниже – название «Элегия» и подпись: «Василий Тредиаковский».
История – самая бездарная из всех учителей. Она никогда никого ничему не научила… Долгоруковы, по словам испанского посланника де Вилио, начали писать второй том глупостей Меншикова. Но нельзя в России желать сравняться с помазанником Божьим! Добром сие начинание никогда не кончается! Долгоносого от природы главу фамилии Долгоруких – Василия Лукича, одного из главных «верховников», пытавшихся ограничить её власть, Анна Иоанновна во время своей коронации за нос провела вокруг среднего столба Грановитой палаты в Кремле, остановилась против парсуны Ивана Грозного:
– Знаешь, князь Василий Лукич, чей это портрет?
– Знаю, матушка. Царя Иоанна Васильевича Грозного…
Императрица усмехнулась:
– Ну, так знай и то, что я хотя и баба, да такая же буду, как он: вы, семеро дураков, собирались водить меня за нос, а я прежде тебя провела! Убирайся сейчас в свою деревню, и чтоб духом твоим при дворе не пахло!
Ах, если бы гнев государыни на том и иссяк…
Тяжко поплатились Долгорукие за желание с царским родом породниться, самим вровень с царями стать. Сам Василий Лукич, которого не спасли ни прежние заслуги, ни богатый опыт дипломата (много лет был русским резидентом в Польше, Дании и во Франции), оказался в заточении в Соловецком монастыре. Многочисленная семья его двоюродного брата Алексея Григорьевича Долгорукова, тоже члена Верховного тайного совета, коий, единственный из всех, голосовал против приглашения на трон Анны Иоанновны, пострадала ещё больше. Он сам, супруга его, старший сын Иван, в недавнем прошлом – гофмейстер и ближайший наперсник императора Петра II, жена сына – Наталья, дочь фельдмаршала Шереметева, а также младшие сыновья Александр и Алексей, дочери Анна, Елена, Екатерина были сосланы на край света, в Берёзов. Екатерина – «порушенная невеста» почившего императора, считалась здесь особой пленницей…
В Берёзове и свела судьба Овцына с Долгорукими. После победного похода к выходу из Обской губы он зимовал здесь со своим отрядом.
Победителям суровых стихий: холода, льда и мрака полярной ночи забытый Богом острог на окраине Тобольской губернии казался земным раем. Да что там острог! Весь мир в эти дни представлялся Овцыну благостным и доброжелательным. Руководя строительством бота, которому он уже придумал имя «Обь-почтальон», в свободное время лейтенант много читал, иногда ездил на охоту в окружающий острог кедровник или составлял партию в карты местному воеводе Бобровскому. Бобровский был завзятый книгочей и обладал редкой даже по столичным меркам библиотекой. Дом его, заново отстроенный после пожара 1719 года, был самым большим в остроге и являлся местом собраний и застолий. Однажды Овцын зашел к воеводе за Гюйгенсом «Книга мироздания, или мнение о небесно-земных глобусах», и лицом к лицу столкнулся с Иваном Долгоруким.
Бобровский представил молодых людей друг другу. Воевода был мягким и незлобивым человеком. Насмотревшись за годы службы на быстрые и непредсказуемые перемены судеб тех, кто содержался в остроге, он был снисходителен к Долгоруким: не только давал им полную свободу передвижения по Берёзову и его окрестностям, но и приглашал к себе в дом, угощал вином, вел пространные разговоры о столице, о возможных политических переменах.
Простодушный Овцын был далек от политики и не задумывался даже, чем грозит ему знакомство с опальным семейством. В этот вечер они засиделись у Бобровского за картами, выпили вина. Иван Долгорукий быстро захмелел, стал ругать сославшую его императрицу, грозить ей всякими бедами. Бобровский едва утихомирил его.
Прощаясь, Долгорукий пригласил Овцына к себе в дом. Овцын зашел. Там он впервые и увидел Екатерину Алексеевну. Ещё в столице он слышал, что, подчиняясь приказанию отца, княжна Екатерина согласилась выйти замуж за императора, четырнадцатилетнего Петра II, тогда как сама питала страстную любовь к шурину австрийского посла Вратислава, графу Мелиссимо и была взаимно им любима. В ноябре 1729 года состоялось торжественное обручение, где Екатерине был дан титул «её высочества государыни-невесты». На другой день она переехала жить в Головинский дворец, а граф Мелиссимо был отправлен за границу. Однако женой Петра II Екатерина так и не стала – за две недели до свадьбы, в январе тридцатого года, Пётр II заболел чёрной оспой и умер. Вскоре Долгорукие оказались в опале.
Екатерина Алексеевна, несмотря на ссылку, сохранила красоту и достоинство светской особы. С Овцыным была сдержанно вежлива и холодна. Её внешность, манеры, вкупе с известной уже трагической историей не могли не произвести на него впечатления.
Он заходил к Долгоруким ещё несколько раз под самыми невинными предлогами. На самом деле ему просто хотелось увидеть её. В один из своих визитов он застал Екатерину Алексеевну одну и в слезах.
– Что случилось, ваша светлость? – робко спросил он.
От этого полузабытого обращения она разрыдалась еще сильнее. Когда успокоилась, рассказала, что только что заходил таможенный подьячий Тишин, прибывший намедни из Тобольска. Он был пьян и начал грубо приставать к ней, как к дворовой девке…
– Что ты артачишься, недотрогу из себя корчишь? – говорил он. – Некому за тебя заступиться! Не щас, так завтра моя станешь!
– Насилу от него отбиться смогла, – Екатерина Алексеевна снова разрыдалась.
Овцын стоял соляным столбом, не зная, что сделать, что сказать.
– Когда Пётр Алексеевич обручился со мной, – сквозь слёзы говорила она, – все кричали, как я счастлива. Ах, кабы знать, что счастье-то со мной токмо играет. Я тогда ни о чем не разумела и по молодости лет никакой возможности о будущем рассуждать не допускала. Вся обманчивая надежда моя кончилась со смертью государя. Случилось со мной всё, как будто с сыном царя Давида Нафаном: лизнул меду, и пришло время умирать…
– Что вы, ваша светлость, о смерти ли вам думать! – Овцын осторожно дотронулся до её руки.
Она руку не отдернула, только подняла на него полные слез, синие, как апрельское небо, глаза:
– Лучше смерть, чем подобную низость терпеть! Прав негодяй: некому за меня заступиться…
Овцын склонил голову и, не сказав больше ни слова, вышел.
Подьячего Тишина он нашел в избе местного батюшки, у коего тот остановился. Выволок его во двор, икающего то ли от страха, то ли с перепою, а верней всего и с того, и с другого разом, и нещадно отходил поленом, подвернувшимся под руку, приговаривая: