Крест поэта
Шрифт:
Вот после скандала и бойни у телебашни в Останкино программы изменились, и в русскую пользу: русские песни хор орет в пять утра и в час дня, когда русские спят или кушают — пожалуйста, и Зыкина притопывает башмачком... А болтают: русским нет ходу?
Но, когда развязывают галстуки на американских рубашках бизнесмены, когда бизнесмены лежат на кушетках и курят гаванскую сигару, когда они, жаль, не выговорив букву «р», возвратятся из родного Израиля, или Неаполя, или же Рима, они — и смотреть им на Зыкину? Извините... Они тогда хотят видеть Поэнера, хотят слушать того, кто четко и ясно не выговаривает русскую букву «р»...
Гусь
Средь туманов сих
И цепных болот
Снится сгибший мне
Трудовой народ.
Слышу, голос мне
По ночам звенит,
Что на их костях
Лег тугой гранит.
И у Кремля гранит — на их костях. И Мавзолей — на русских костях. Стыдно — узнаем долго... Есенин... поэты... несчастная Россия...
Ничего нет горше и виноватее, чем видеть и чувствовать беспомощность родного народа, погибельную смуту Родины. Задумываешься о прошлом — там пытаешься кое-что понять и перенести эту каплю понимания на сегодняшнее столпотворение, сегодняшний разор и крах. Виноваты ли мы, русские? Виноваты.
В прошлом, вторгаясь в пределы Азии, удалялись и удалялись на ужасные расстояния от Москвы — рассеялись. Разрешили помыкать собою бородатым «копиям» Карла Маркса, пахнущим помойной мокретью. Доверили — погорели. И в Афганистан гнали нас за погибелью. Чего нам там мерещилось: свобода, но для кого, для «учеников» Карла Маркса, чьи выблядки в зобах русское золото на Запад тащат?
Солдаты афганского призыва отказались быть доблестными. Их командиры приказывали им завоевывать безоружных, не шедших к нам с «контрой», не стучавшихся в наши дома. Надо — стрелять, ранить, убивать, пересиливать свою подчиненную слабость в одиноких оценках-догадках, надо находить оправдание личному преступлению, а это оборачивалось вопросами к офицерству, к правительству и к стране. Да, да, и к стране, и к нам.
Русских не примирить с невинной кровью. Своей много и невинно пролили. Пролили под пистолетами рыцарей Карла Маркса. Афганистан развернул гневных русских воинов на СССР. Солдаты — в оппозицию. Полковники — арестовывать руководителей. Грачев, министр обороны России, в августе 1991 года не откозырял Язову, а Руцкой, полковник, арестовал Янаева, Крючкова, Варенникова. А Громов? Славировал.
Шапошников, нынешний Главковерх СНГ, готовился бомбить Кремль, если путч начнет удаваться их маршалу... В результате — СССР распался.-А сейчас: русские везде — гонимые, а бьют русских с помощью тех же чиновных афганских героев. Генерал Лебедь взмыл над ними, но и того они давят, унижают, запрещают ему говорить. А говорит он прекрасно, отважный витязь, не чета им, поступившим с Родиной, вверенной под их защиту, как с внезапным и выгодным для них калымом, но и его охмурят. Торг фонтанирует:
Сумасшедшая, бешеная кровавая муть!
Что ты? Смерть? Иль исцеленье калекам?
Проведите, проведите меня к нему,
Я хочу видеть этого человека.
И:
«Ничего, я споткнулся о камень,
Это к завтраму все заживет».
А человека-то нет. Есть — копия, надоевшая и утлая. Есенин печально осознавал принудительную осторожность русских, рас-стрельный страх в них, подпавших под клановое иго. На кого надеяться? И безотказная «влюбленность» поэта в евреек, хотя они, проказницы
Едва опубликовал «День» мое стихотворение «Расстрел в Екатеринбурге», в «Литгазете» Ананьев, Гранин, Дементьев, Дедков, Евтушенко, Рождественский и примкнувший к ним В. Быков заявили: «Антисемитский стишок!..» Ну, «антисемитский», ну, «сионистское» заявление, а дальше? «Антисемиты»... «Сионисты»... Так? Заступись, Бог, не хотел я затронуть их национальное чувство!.. А они ничего не замечают: только «антисемитизм», слепцы.
Твардовский у нас, пожалуй, да Щипачев — не антисемиты: Твардовский — за «Стихи Есенина рассчитаны на десятиклассниц, на томных барышень...», а Щипачев — за «Все Злате посвящаю»... Вас. Федоров — антисемит. Ручьев — антисемит, Со-лженицын — антисемит, Астафьев — антисемит, но сейчас пока — наоборот: замешкались. Белов — антисемит, Распутин — антисемит, Бондарев — антисемит. Тьфу! Кто же не антисемит? Боровик и Адамович.
Банда, расстреливая царя, царицу, царевен и царевича, перекочевала в Кремль, а из Кремля — в подвал бутырок, лубянок, соловков. Грызуны, перепилившие кривыми зубами соловьиное горло Сергею Есенину и России.
Потому: умирают, как исчезают, «ближневосточники» Иванов, Бегун, Евсеев, Кузьмич, а русские молчат. Не молчат те, черниченки и адамовичи, «косвенно» повинные в тюремной петле Осташвили, а русские — молчат... Ананьев романирует на русском, жена — на русском, дочь — на русском, и не доволен. Константин Устинович Черненко, сипя от изнеможения, приколол ему на лацкан Золотую Звезду соцгероя, а он, главный редактор «Октября» и депутат, дуется, антисемитов ищет.
А мой друг, Андрей Дементьев? При Брежневе — лежал на экране, ночевал в телестудии: страна его так «обожала» и ждала шедевры. При Андропове — лежал. При Горбачеве — лежал, заставляя нас аплодировать Беляеву и Севруку, величая их «большими» деятелями КПСС, Нинэль даже не могла его, Эзопа, выманить с экрана.
Заведуя идеологией ЦК ВЛКСМ, цензурил за «Молодой гвардией», а убег руководить в «Юность», в «Молодую гвардию» не пустили: слишком русский. Эх, Андрюша, Андрюша, не стоит тебе коллективно уязвлять нас антисемитизмом, не сионист же ты?
И соцгерой Гранин творит на русском. А ходит и «вынюхивает» среди русских антисемитов. И везет человеку: нюхнет — есть, нюхнет — есть, сажай, как Осташвили, гробь. Страна не доразграблена, не доразрушена, оккупируй и верши расправу над русским народом-антисемитом.
Скромнее всех Быков. Живет в Минске. Вдохновляется на русском. Не читал ни строчки моей, не знает меня, но осудил. Я его приметил. Брежнев в президиуме писательского съезда и В. Быков, оба увешаны медалями и орденами, ну до того счастливые, единоутробные, сидят и перемигиваются, сидят и перемигиваются, буфетно-бутербродные.
А Евтушенко, припорол из Израиля, подай ему антисемитов, ну что за причуды? Мало ему крови Осташвили? А Дедков? В журнале «Коммунист» навел порядок, теперь нас шлифует: неистовый Феликс... Вот Роберт Рождественский натужно подписал кляузу и не сообразил — зачем, а мог бы и не подписывать, глашатай эпохи Леонида Ильича Брежнева.
Юный Сергей Есенин был приглашен к императрице и ее дочерям. Был приглашен. Императрица как-то читала его стихи. Разволновалась. Удивилась нежности, яркости и участию природы в них. Удивилась. И вот — перед царицей юный Есенин. Голубоглазый, золотоволосый, как солнечный рязанский день в июле.