Крестник Арамиса
Шрифт:
Барон де Жюссак и шевалье д’Эрбле сидели друг против друга. Трудно найти что-либо более несхожее, чем физиономии этих стариков, находящихся почти в равных летах.
Барон с его лысой головой, блестящим черепом и висками, на которых от малейшего волнения вздувались голубоватые вены, с лицом в красных пятнах, с блестящими и дерзкими глазами, со всей его грузной фигурой в охотничьем костюме, внешне вполне походил на мелкого офицеришку, ставшего по воле случая сельским дворянином. Конечно, он был потомком одного из лучших родов в этих краях, но, признаться, довольно опустившимся потомком.
Шевалье же имел наружность весьма загадочную. Орлиные черты его лица образовывались как бы из ломаных линий. Широкий лоб, изборожденный морщинами, скрывался под белоснежными волосами, которые густыми прядями спускались на воротник — так носили еще при покойном короле. Искривившийся беззубый рот, обрамленный взъерошенными усами и эспаньолкой (как на портретах Ришелье), изображал съеживающуюся линию, похожую на шрам. Веки, длинные и вялые, прикрывали потухшие блеклые глаза.
Глядя на это тело, свободно плавающее в одежде, на тонкие, как спички, ноги в шелковых чулках, бескровные руки в дорогих кружевах, на впалые щеки, острые скулы, тонкие губы ниточкой и длинный и острый подбородок, так и хотелось сказать: «Вот умирающий, который, бредя на погост, ловит солнечные лучи».
Но когда мысли о любви или ненависти, когда волна сочувствия или вспышка гнева выпрямляли его стан, согнутый как угломер, и зажигали тусклое стекло его взгляда, тогда этот призрак снова оживал под напором воли и страсти, и те, кто имел с ним дело, нередко чувствовали себя так, будто они сами были причиной этого гнева.
— Ну что ж? — начал господин де Жюссак решительно. — Уничтожим этот пирог?
— Прошу вас, не делайте ничего специально для меня.
— Отказываетесь принять бой? Тогда вспорем ножом этот окорок!.. Неужели отказываетесь? Дьявольщина!.. Господин шевалье, мне кажется, вы можете утолить голод конопляным семечком, как птичка в клетке.
— Господин барон, философ Сенека утверждал, что слишком сытная пища гибельна для здоровья и мозгов. Я вам не говорю это по-латыни…
— И хорошо делаете, черт меня дери! Все равно не понял бы, имея такое брюхо… Да провались этот Сенека! Набитый был дурак!.. Хотя, думаю, несварением желудка он не страдал.
Барон протянул руку к бутылке:
— Но согласитесь, по крайней мере, что вино — молоко для стариков!
— Пожалуй… Скорее это их слезы!.. Да, это слезы!
— Те самые слезы… О нет, крупнее!.. Это слезы зятя, потерявшего тещу, или мужа, потерявшего жену…
Отпустив сию шутку, отец Элиона коснулся кубком кубка гостя.
— Пью за вас, господин шевалье.
— А я за вас, господин барон.
Путешественник едва пригубил из полного бокала. Хозяин же опрокинул свой прямо в горло. Потом с нескрываемым любопытством, что зачастую делает провинциала нескромным, спросил:
— Итак, вы только что из Парижа?
— Да. И отправляюсь в Мадрид — через Бордо и Байонну, Нант и Бель-Ильский пролив, сделаю крюк, чтобы обнять друзей и исполнить долг.
— Вспоминают еще кардинала в Париже?
— Кардинала? Какого кардинала? Мазарини умер почти сорок шесть лет назад!
— Подумаешь, Мазарини! Я говорю не об этом болване, шуте и сквалыге. Я о другом, прежнем, моем хозяине. Кардинал-герцог, истинно великий, знаменитый, единственный! Тот, в чьей гвардии я служил в звании бригадира.
Шевалье д’Эрбле с удивлением поднял глаза на барона.
— Вы служили в гвардии его преосвященства? — воскликнул он.
— Честное слово, да, вот уже более шестидесяти лет тому назад. Мне тогда минуло двадцать шесть или двадцать семь. При осаде Ла-Рошели я был тяжело ранен, а чуть раньше едва не погиб возле монастыря Босоногих кармелитов от великолепного удара шпагой, который мне нанес один кадет из Гаскони.
Длинные брови изумленного путешественника поползли вверх, и он, внимательно рассматривая собеседника, повторил несколько раз:
— Удар шпаги!.. Кадет из Гаскони!.. Монастырь Босоногих кармелитов!..
Господин де Жюссак поставил локти на стол и, радуясь возможности выговориться и вспомнить доблестную юность, продолжал:
— Ведь вот какая штука получилась. Быть может, вы не знаете, что гвардейцы его преосвященства не ладили с мушкетерами короля… Знаете? Ну, стало быть, знаете и то, что тогда указами запрещались дуэли. Свирепые были указы, которые кардинал предписывал нам уважать, несмотря на приставания этих бешеных бретёров из роты Тревиля, которые по каждому пустяку хватались за шпагу…
Однажды я патрулировал по улицам с четырьмя своими товарищами — Бикара, Каюзаком и двумя другими. Так вот, приезжаю я к Босоногим кармелитам… Знаете этот монастырь за Люксембургским дворцом? Странное такое здание без окон, а вокруг луга, луга — как бы продолжение Пре-о-Клерк… Так вот эти-то луга и служили обыкновенно для поединков людям, не любившим терять время…
Были там три проклятых мушкетера, один из них собирался сразиться с гасконцем, моим земляком и тоже совсем еще юным… Как же его звали?.. Я ведь знал его имя, но… Подождите… подождите…
— Д’Артаньян, не правда ли? — спросил гость.
Теперь настала очередь рассказчика удивляться.
— Верно! Д’Артаньян… Но откуда вы знаете?..
— Об этом позже. Продолжайте, ради бога! Вы меня заинтриговали в высшей степени!..
— У противника д’Артаньяна странное было имя… Название реки или края. Нет, кажется, горы.
— Атос, — сказал путешественник.
Барон опять широко раскрыл глаза.
— Атос, да, действительно, черт меня подери, если это не так… Дворянин тот имел этакие утонченные манеры, точно у самого короля… Еще был с ними огромный толстый парень, здоровый, как башня, и сильный, как Милон Кротонский…
— Портос!
— А еще маленький, нежный, тонкий, как барышня, который, говорят, носил сутану…
— Арамис, — промолвил гость со сдержанным смешком.
Господин де Жюссак заерзал в кресле.
— Чертовщина, это точно… Атос, Портос и Арамис… Вы подумайте! Повторите, прошу вас!
— Нет-нет, продолжайте… Пожалуйста, закончите рассказ! Я расскажу в свою очередь.
— Ну, я, как патруль, совершенно естественно приказываю им вложить шпаги в ножны. Они не желают. Мы их атакуем… Проклятому гасконцу этого недостаточно, он вместе со своими противниками принялся за нас…