Крестоносцы 1410
Шрифт:
– Иди же, отец, иди, сначала в госпитале тебе ногу осмотрят и перевяжут.
Он хлопнул в ладоши, вошёл полный слуга, тяжело ступая.
– Проводи отца до госпиталь, пусть ему перевяжут ногу, посадят ужинать и назначат ночлег…
Низко поклонившись госпиталиту, пошёл священник молча за проводником. Недалеко находились двери больницы, в которых можно было видеть нескольких стоявших братьев. Им и передал его посланный.
Даже не поздоровавшись, показали ему двери в помещение. Один из служащих, которому тот дал приказ, приблизился к сидевшему на скамье пилигриму.
Старец приложил палец к устам. Он осмотрелся и сделал знак, чтобы молчал.
Держа в дрожащих руках ногу старца, коленопреклонённый, с уставленными на него глазими, брат-лазарит казался изумлённым. Ксендз улыбался ему добро и мягко.
Кровь между тем текла на пол. Когда он увидел её, только живо взялся за развязывание обуви старика. Простую кожаную обувь, завязанную верёвками, легко было снять, трепьё, в которое была обёрнута стопа, было всё окрашено кровью.
Вопросительный взгляд обратил брат, увидевший распухшие пальцы, из которых конская подкова добыла кровь.
– Лошадь наступила, ибо Господь Бог так захотел, лишь бы терпел. Приложите, о брат, воды, перекрестите рану, и ничего не будет.
– Отец мой, вы здесь? Пешком? Я ведь глазам не верю…
– Путником иду, дав обет, к Марии Мальборгской; что удивительного!
– Один?
– С Богом!.. С ангел ом-хранителем…
– В вашем возрасте?
– Безопаснее всего; бедного старца разве что конь зацепит, а люди ему плохого не сделают, обойдут…
Ксендз вздохнул, брат опустил голову, размотал ногу и, тут же подбежав к большому дубовому шкафу, отворил обе створки. Запах сушённых трав, сильных корений и лекарственных препаратов вышел из шкафа, освежающий и приятный. На полках стояли банки и бутылки, лежало бельё и бинты. Брат быстро обернулся и, набрав воды из крана, торчащего в большой глиняной чаше на стене, начал осторожно обмывать ногу, вытирать, а потом обложил её лёгкой лесной губкой, чтобы остановить кровь, и старательно обернул бинтом. Он нашёл часть ткани и ею покрыл сверху.
– Бог наградит тебя, мой Франк! – обратился ксендз. – А когда вернусь домой, расскажу вашим, что вы живы тут, здоровы и на святой службе.
Старик вздохнул, а брат его прервал:
– Не говорите обо мне никому ни слова, ни где я есть, ни что я делаю: пусть воспоминания обо мне сотрутся.
Он с грустью замолчал.
– Святой службы не нужно стыдиться, – добавил священник, – она, наверняка, лучше, чем та, что на коне и в доспехах, с высокомерием в сердце и кровью на руках. Та кровь, которой ты свои руки испачкал из любви ко мне, не пятно, по крайней мере, и на душу ни ложится.
Брат посмотрел на него и из груди его вырвался второй вздох.
– Отец мой, в госпитале приглашают к столу. Я вас поведу, подам руку, посажу: вам необходимо подкрепиться.
– Целый день у меня во рту, кроме воды, ничего не было, – сказал священник. – Но я накануне хотел попоститься…
– Так и солнце уже зашло, – добавил, подавая руку, Франк. – Пойдёмте!
Таким образом, вышли они из госпитальных палат. Неподалёку не более чем в нескольких десятках шагов была трапезная инфирмерии.
Орденский стол рыцарей и братьев, согласно их уставу, был очень скромным, только в инфирмерии был больше и лучше, его было можно подать больным, гостям, паломникам, пришельцам, старым и тем, кто любил удобства. Сюда часто и здоровый просился, чтобы поесть повкусней и побольше, ибо в инфирмерии хватало всего: короли и князья здесь могли есть…
Трапезная была длинная, как все палаты, сводчатая, а огромный стол на кривых ножках, постановленный вдоль, занимал её середину. С одной стороны её освещали узкие окна, выходящие во двор, с другой стояли шкафы, столы для посуды и было ставнями снабжённое отверстие, через которое подавали миски из рядом находящейся кухни.
На противоположной входу стене, на поставце, выступающем из стены, стояла деревянная статуэтка св. Марии, окрашенная и позолоченная, а пониже находилась подобная фигурка св. Иоанна. Позолоченные также ленты, обмотанные вокруг них, содержали соответствующий текст.
Слева между окнами небольшой амвон раньше служил лектору и в обеденное время на нём читались Священное Писание и легенды. Теперь же в инфирмерии, кроме благословений и молитв, больше ничего читать было непривычно. Ещё незажённые подсвечники были поставлены у стен. Они были сделаны из оленьих рогов и имели приготовленные свечи, вставленные в них.
Когда старичок вошёл на порог, трапезная уже была полна, а крутилось в ней столько и таких разных людей, что сначала, как бы слегка испуганный, он остановился у двери. До еды ещё время не подошло, а так как старик не мог стоять, брат усадил его на скамью неподалёку от двери, ибо идти дальше уговорить не мог. Глаза всех обратились сразу с интересом на убогого путника.
И он также, по правде говоря, имел бы что рассматривать, если бы был заинтересован в этой разноцветной собранной дружине.
У стола уже сидело несколько орденских рыцарей: один старый и дряхлый, второй был калекой без руки, у третьего чрезмерная тучность стала болезнью и ему предписывался отдых. Были ещё двое, которые, возможно, сделались больными, чтобы лучше поесть за глаза. Кроме монахов, было много путешественников, видно, из рыцарских кортежей прибывших князей и баронов; были и клирики, и различные писари, и посыльные из Германии, и горожане. Хотя, вроде бы тихо вёлся разговор, а шум стоял такой, как будто шумел поток воды. А этот шум иногда нарушался смехом, сравнимым с камнем, разбивающим волну.
Тот толстый рыцарь, хотя никто ещё не ел, достал с пояса нож и отрезал крупные куски от буханки лежащего перед ним хлеба, намазывал их маслом и жадно пожирал. И так был занят этим делом, что не заметил как на него со всех сторон обратились взгляды, потому что он уже одолел половину буханки и мог смело проглотить целую, судя по жадности, с какой он угощался.
Ксендз с больной ногой, не смешиваясь с другими гостями, опираясь на белый посох, уселся сбоку на лавку и ждал пока принесут миску.