Крестовые походы

Прашкевич Геннадий Мартович

— Это брат Серджо, — негромко ответил серкамон, ещё раз сильно пожалев про себя, что храмовник столь не вовремя попал на глаза барону. — Он прибыл под Аккру с отрядом графа Монферратского. Он прецептор и член генерального капитула ордена тамплиеров.

— Клянусь почками святого Петра, если такая жирная и грязная свинья, как храмовник вдруг ни с того, ни с сего появляется в боевом лагере, это означает только одно — эта свинья что-то знает. Храмовники никогда не идут впереди воинов. Они всегда пользуются слухами или украденными сведениями и идут за спинами благородных рыцарей, ожидая момента, когда из-за

чужих спин можно будет кинуться в поверженный город и захватить лучшие дома и самые большие богатства. Однажды подобная свинья посоветовала мне отречься от якобы моих дочерей — гордыни, жадности и распутства. И один раз я всё-таки внял голосу этой свиньи, отдав навсегда свои пороки: гордыню — тамплиерам, жадность — тамплиерам, и распутство — тамплиерам. Мне нечего дать им больше. Зачем же тут эта грязная жирная свинья, облачённая в белый плащ со святыми крестами?

Серкамон пожал плечами.

— Жабер! — крикнул барон Теодульф и его оруженосец мгновенно вырос перед ним.

Оруженосец был невысок и хмур. На нём были короткие штаны, башмаки на пряжках и кожаный колет, надетый прямо на голое тело. На поясе у него висел простой железный кинжал.

— Жабер, — приказал барон, утирая обильный пот со лба огромным полотняным платком. — Иди и останови вон того храмовника. Останови его и спроси, что в такой жаркий час под стенами Аккры делает в моём присутствии столь жирная, столь упитанная свинья?

Жабер хмуро кивнул.

Но не бросился исполнять приказание.

Серкамон усмехнулся.

Он понимал Жабера, но не хотел даже кивком помочь Жаберу.

Пусть храмовник и отстал от свиты графа Готье, задержавшись возле палатки торговца хлебами, всё равно Жабера можно было уже считать мертвецом. Граф Готье был не из тех, кто может стерпеть оскорбление, пусть даже нанесённое не ему, а кому-то из его людей, тем более, в его присутствие. Единственное, что мог сделать серкамон для Жабера, это немного потянуть время, чтобы граф Готье и оруженосцы могли отъехать достаточно далеко.

Но он не успел.

— Ты ещё здесь Жабер?

Жабер хмуро повернулся и двинулся к палатке торговца.

Барон Теодульф замер, ожидающе выпучив свои выпуклые чёрные глаза. Серкамон тоже внимательно следил за происходящим.

Они не слышали, что именно говорил Жабер храмовнику, наклонившемуся с лошади, но храмовник несколько раз посмотрел в сторону барона Теодульфа, а потом вдруг действительно повернул лошадь.

Подъехав к белой простой палатке барона Теодульфа, храмовник перекрестился и спешился.

Барон не ошибся.

Храмовник впрямь выглядел упитанным. К тому же, похоже, ни одна болезнь в последние годы не тревожила храмовника. Он чувствовал себя свободно, хмурый вид барона Теодульфа его нисколько не смутил, хотя по привычке храмовник старался казаться смиренным.

— Ты передал мой вопрос храмовнику, Жибер? — грозно спросил барон у оруженосца, даже не взглянув на спешившегося монаха.

Жабер молча кивнул.

— Ты передал ему мой вопрос совершенно точно? — спросил барон, вопросительно пуча свои чёрные, влажные от гнева глаза.

Жабер кивнул.

— И что тебе ответила эта толстая жирная хорошо упитанная свинья в плаще такого чистого белого цвета?

— Брат Серджо сказал, что сейчас не время для ссор и шуток. Он

сказал, что штурм крепости может начаться в любой момент, — хмуро ответил Жабер, стараясь не смотреть на храмовника. — Ещё он сказал, что в последнее время пилигримы маршала Шампанского очень возбуждены. Они не хотят ждать окончания переговоров. Они не хотят ждать выздоровления короля Ричарда. Они хотят взять Аккру без всяких условий, чтобы можно было получить сразу все припасы и все богатства города. И чтобы можно было свободно поставить всех жителей города на рынок Антиохии, не убивая их. Ещё он сказал, что Господь сам рассудит, что случится с каждым, но он утверждает, что братья ордена в любой момент готовы помочь воинам маршала Шампанского.

— Клянусь всеми святыми, это означает лишь то, что жирные храмовники в любой момент готовы трусливо, но нагло разграбить всё, войдя в город за спинами воинов!

Жабер кивнул.

Он старался не смотреть на монаха.

И, несомненно, он был рад, что граф Готье Бриеннский с оруженосцами успел отъехать далеко, не заметив того, что монах отстал.

— Мой оруженосец правильно пересказал мне твои слова, монах?

Храмовник смиренно кивнул.

— Клянусь мощами святого Николая, я слышу сегодня удивительные вещи! Неужто храмовники способны перебороть свою врождённую трусость и помочь истинным воинам в штурме Аккры?

Брат Серджо перекрестился и смиренно указал на вал:

— Мы всего лишь слуги Господни. Мы делаем всё, чтобы помочь общему делу.

— Что ты имеешь в виду, монах?

— Разве ты не видишь ту боевую машину на валу, которая беспрерывно обстреливает Аккру? Она принадлежит тамплиерам и обслуживается смиренной братией. Никто из смиренных братьев ни разу не покидал своего места даже во время вражеских вылазок.

— Разве это не машина герцога Бургундского, прозванная Злой соседкой? — удивился барон.

— Нет, — смиренно пояснил храмовник. — Злую соседку сарацины ещё вчера сожгли греческим огнём при вылазке. А боевая машина, которую я тебе показываю, обслуживается только тамплиерами и, хочу напомнить, смиренная братия стоит на этом валу уже несколько месяцев. И насыпать христовым воинам вал помогали тоже люди ордена храмовников. Господь позволяет нам владеть оружием и направлять его против неверных.

— Клянусь небом, этот монах говорит разумно, жадность ещё не совсем помутила его голову! — удивился барон. — Но разве господь позволяет вам учинять несправедливый грабёж в занятых городах?

— Смиренная братия ордена всегда идёт в бой с передовыми отрядами. Смиренная братия ордена всегда следует общим для всех законам. Первый, кто входит в город, имеет право получить то, что он может получить силой своего оружия. Если святые братья занимают дворец, он становится имуществом ордена, — в голосе монаха как бы прозвучал некий упрёк. — Если святые братья захватывают золото, припасы и оружие, всё это тоже отходит в собственность ордена. Ни один святой брат ордена ничем отдельно не владеет. Каждый святой брат ордена даёт перед Господом обет целомудрия, бедности и послушания. Мы не поем весёлых песен, не смотрим выступления жонглёров, не охотимся с соколами и не играем в кости. Нам ничего и нигде не принадлежит, но всё, что мы можем взять у врагов Господа, всегда принадлежит ордену.