Крид: Советник Соломона
Шрифт:
Я не мог верить в то, что я вижу. Это было невозможно! Эти солдаты отдали за меня свои жизни. Они были преданы мне. Но кто сделал это? Кто мог быть таким жестоким? Что ж, неважно. Всё это неважно, ибо месть будет незамедлительна.
Молча собрал всю свою волю в кулак, сжав его до хруста костей. Магическая энергия, вихрем закручиваясь в моём теле, поднималась к голове, где сосредотачивалась вся моя мощь. Я почувствовал, как она переливается через край, заполняя собой всё пространство вокруг.
Я обращался к духам земли — древним и могущественным существам, спящим под покровом почвы. Их имена, утраченные в веках,
В моём голосе не было уговоров, только холодная и беспощадная воля. Я не просил, я требовал. Я отдал им столько силы, сколько они пожелали, раскрывая свою сущность перед ними, не боясь их могущества.
И они откликнулись.
Земля задрожала под ногами, словно гигантский зверь, просыпающийся от векового сна. Сначала это была едва заметная вибрация, как будто кто-то ударил молотом великана по основанию земли. Но вибрация нарастала, становясь всё более ощутимой, переходя в содрогание, подобное землетрясению. Трещины появились на мостовой, сначала тонкие, как волосы, но быстро расширяясь и глубоко проникая в каменную плоть. Из них потянулись клубы дымного тумана, пахнущего сыростью и гниющей органикой. Это был не простой туман, а нечто более зловещее, словно дыхание подземного мира, проникающее в мир живых.
Туман заполнял улицы, окутывая дома и здания в свою прозрачную пелену. Он казался живым, движущимся, как будто имел свою волю и цель. В нём метались тёмные тени, словно призраки погибших солдат, покинувших свой мир, чтобы забрать с собой живых.
На улицах теперь стояла гробовая тишина, нарушаемая только хрустом трещин и шипением тумана. В воздухе висела ощутимая напряжённость, как перед грозой, когда мир замирает в ожидании неизбежного.
В этом безмолвии таилась не просто опасность, а нечто более значительное. Что-то, от чего пробегал холодок по коже. Что-то, что свидетельствовало о том, что привычный нам мир перестал существовать.
Я увидел, как стена города начала трескаться, словно хрупкий глиняный горшок, расколовшийся от удара. Трещины, тонкие вначале, быстро расширялись, словно живые, прорезая камень и кирпич с нечеловеческой силой. Стена стонала, словно живое существо, испытывающее невыносимую боль.
Из трещин посыпались куски камня, кирпича и штукатурки, а затем появилась кровь. Кровь погибших солдат, которые висели на стенах, как трофеи победы, полилась из ран и трещин, окрашивая каменные блоки в ярко-красный цвет. Это была кровь, которая не сгущалась, не засыхала, а текла по стене, словно живая, напоминая о жестокости войны и бессмысленности смерти.
Стена города трещала и раскалывалась на куски, словно от удара мощного молота. Каменные блоки обрушивались вниз, засыпая улицы и площади города грудой разрушений. А вместе с ними падали и тела погибших солдат, те, кто когда-то защищал этот город, теперь стали его жертвами.
Город словно провалился в себя, как песчинка, брошенная в пустыню. Земля раскрыла свою пасть и проглотила его целиком, не оставляя от него ни следа. На месте могущественного города, который когда-то был центром торговли и культуры, осталась только пустота, заполненная душным туманом и запахом крови.
Я стоял на краю провала, словно на краю мира, и смотрел на пустоту, которая когда-то была городом.
Ветер завыл, словно плач о погибших, пронзительный и печальный. Он пронесся по равнине, где ещё недавно стоял город, срывая с земли сухую траву и пыль. Пыль поднялась в воздух, закружилась в вихре, как будто сама смерть танцует над могилой. Пыльный вихрь покрыл равнину серым покровом, затемняя и без того унылую картину. Город превратился в безжизненную пустошь, словно на этом месте никогда и не было ничего. Только глубокие трещины и разбросанные камни напоминали о том, что здесь стояло нечто большое и могущественное.
Трещины, похожие на шрамы на теле земли, расходились во все стороны, словно пальцы гигантской руки, которая когда-то сжала город в свою хватку. Камни, когда-то бывшие частью стен, фундаментов и мостовых, лежали разбросанные по равнине, как осколки разбитого зеркала. Они были холодными и безжизненными, словно окаменелые сердца тех, кто когда-то жил в этом городе.
Ветер утих, пыль осела, но равнина осталась такой же пустой и безжизненной. Она словно впитала в себя всю боль и страдание, все радости и печали того, кто жил на ней когда-то. И теперь она стояла передо мной, как мрачное напоминание о хрупкости жизни и неизбежности смерти.
Равнодушный ветер пронёсся над ней, не оставляя никаких следов, как будто и не было здесь ничего. И только я стоял на месте, окружённый пустотой, и чувствовал в своей душе глубокую пустоту, пустоту от уничтожения, пустоту от утраты и пустоту от неизбежного будущего.
Затем я повторил схожее «наказание» и с другим городом, дабы не повадно было. Ибо я не позволю хоть кому-то убивать моих людей, на которых было потрачено время и прочие ресурсы. В этом вопросе я был чертовски жаден, словно демон, но до их душ мне не было дела. Но вот трогать «моё» не позволю!
Он появился во вспышке бирюзового пламени, словно вырванный из самой сути магии. Пламя закружилось вокруг него вихрем, озаряя темноту ярким светом, а потом исчезло, оставив после себя только едва уловимый аромат озона и таинственный шум.
Молча стоял, словно высеченный из мрамора, но при этом чертовски живой. Кожа его была белоснежной, как свежевыпавший снег, не имея ни одного следа жизни, ни одного румянца, ни одной морщинки. Она была гладкой и холодной, словно истинный камень.
Заостренные кончики ушей, выступающие над линией волос, подчеркивали нечеловечески острые черты лица. Высокие скулы, резкий подбородок, тонкие губы — все в нем говорило о власти и бесспорной мощи. Но глаза, небесно-бирюзовые, пылающие яростным светом чистой магии, были укрыты за скромными угольно-черными очками-«велосипедами».
Они смотрели из-под очков, проницающие и беспощадные, словно глаза хищника, готового броситься в атаку. В них не было ни капли сострадания или сомнения, только чистая сила и жажда подчинять и доминировать.
Прическу он носил лонг андеркат, с длинными волосами на одной стороне, на норманский манер. Волосы цвета вороного крыла с оттенком антрацита, в комбинации с его белоснежной кожей, создавали поразительный контраст. На левой руке блестели простые командирские часы с красной звездой, словно символ власти и беспощадности.