Крик дьявола
Шрифт:
— Да хватит дергаться! — Нервно шагая взад-вперед, Флинн в очередной раз поравнялся с сидящим в кресле Себастьяном.
— А я и не дергаюсь, — мягко возразил Себастьян. — Все будет хорошо.
— Откуда ты знаешь? — возмутился Флинн.
— Ну…
— Бывает, дети рождаются мертвыми, и вообще может случиться все, что угодно. — С этими словами Флинн ткнул пальцем чуть ли не в лицо Себастьяну. — А что, если у него на каждой руке будет по шесть пальцев? А еще я слышал, что один ребенок родился с…
По
— У тебя еще остался джин? — хрипло поинтересовался он, бросив взгляд в сторону наглухо зашторенных окон спальни Розы. Из внутреннего кармана куртки Флинн извлек бутылку.
Часом позже Себастьян уже сидел, подавшись вперед, согбенный, сжимая обеими руками высокий, наполовину опустошенный стакан с джином и глядя в него полными отчаяния глазами.
— Не представляю, что делать, если он вдруг родится… — Не в состоянии продолжать, охваченный дрожью, он поднес к губам стакан. И в этот момент из спальни донесся протяжный и недовольный детский плач. Расплескав джин на рубашку, Себастьян подскочил, словно его ткнули сзади штыком. Следующим прыжком он уже был на пути к спальне, в том же направлении устремился и Флинн. Со всей силы налетев друг на друга, они галопом понеслись по веранде. Оказавшись возле запертой двери, они требовательно забарабанили по ней. Однако Нэнни, выдворившая их при первых же признаках начала родов, по-прежнему упорно отказывалась поднять щеколду и дать им какую-либо информацию относительно происходящего. И такая решительность подкреплялась данными ей Розой полномочиями.
— Не вздумай пускать их, пока мы здесь не разберемся, — хрипло прошептала она, приходя в себя от изнеможения, стараясь помочь Нэнни обмыть и запеленать ребенка.
Когда наконец все было готово, она легла, подперев спину подушками, и, прижимая ребенка к груди, кивнула Нэнни.
— Открывай, — велела она.
Ожидание укрепило Флинна в его худших предположениях. Дверь распахнулась, и они с Себастьяном буквально ввалились в комнату.
— О, Роза! Слава тебе, Господи, ты жива! — Бросившись к кровати, Себастьян упал возле нее на колени.
— Проверь ноги, — велел Флинн. — А я посмотрю руки и голову. — И не успела Роза опомниться, как он выхватил ребенка у нее из рук.
— Пальцы на месте. Две руки, одна голова, — бубнил Флинн, не обращая внимания на возмущенные протесты Розы и недовольство младенца.
— Тут все замечательно. Просто отлично! — с восторгом и облегчением сообщил Себастьян. — Малыш — настоящий красавец, Флинн! — Он откинул укутывавший ребенка платок и, изменившись в лице, чуть не поперхнулся. — Боже!
— Что такое? — тут же отреагировал Флинн.
— Ты был прав, Флинн, — с ним что-то не то.
— Что? В чем дело?
— Вот! — воскликнул Себастьян. — У него отсутствует — как бы это назвать… — И они в ужасе уставились туда, куда он показывал.
Прошло несколько долгих секунд, прежде чем оба сообразили, что крохотная ложбинка была задумана самой природой и вовсе не являлась дефектом.
— Девочка! — удрученно констатировал Флинн.
— Девочка! — эхом отозвался Себастьян и быстро одернул платок, словно спеша уберечь невинность своей дочери.
— Девочка, — улыбнулась Роза счастливой и изможденной улыбкой.
— Девочка, — торжествующе усмехнулась Нэнни.
Мария Роза Олдсмит появилась на свет без лишней суеты, создавая минимум неудобств своей матери, так что Роза смогла прийти в себя уже в течение двадцати четырех часов. Вся ее прочая деятельность осуществлялась с аналогичным тактом и рациональностью. Она плакала раз в четыре часа, выражая свое недовольство единственным воплем, который сразу же прекращался, едва материнская грудь оказывалась у нее во рту. Ее стул отличался такой же регулярностью, сочетавшейся с правильным количеством и консистенцией, а почти все оставшееся время дня и ночи малышка проводила во сне.
Она была прекрасна. В отличие от большинства младенцев девочка не выглядела распаренно-пунцовой, безликой пухляшкой с бессмысленным взглядом.
От шелковистых кудряшек на голове до кончиков розовых пальчиков на ногах она казалась самим совершенством.
Флинну понадобилась пара дней, чтобы справиться с разочарованием из-за обманутых надежд на появление внука. Он то мрачно торчал в своем арсенале, то сидел в одиночестве в дальнем углу веранды. На второй день вечером Роза достаточно громко, чтобы ее голос долетел до конца веранды, воскликнула:
— Смотри, как Мария похожа на папу — тот же рот, нос!.. А глаза?
Себастьян уже открыл было рот, чтобы выразить свое откровенное несогласие, но тут же закрыл его, получив от Розы болезненный пинок по лодыжке.
— Да она просто его копия. Стоит на нее взглянуть, и сразу поймешь, кто ее дед.
— Да, пожалуй… Если приглядеться, — уныло поддакнул Себастьян.
Флинн продолжал сидеть в дальнем углу веранды, навострив уши. Полчаса спустя он, словно ненароком оказавшись возле колыбельки, уже внимательно изучал ее содержимое. На следующий вечер он, пододвинув к ней свое кресло, уже высказывал такие наблюдения: «Да, она вся в нашу породу. Посмотришь на ее глаза, и сразу видно, как она похожа на своего дедушку!»
Его разглагольствования прерывались советами и наставлениями типа: «Не надо так близко, Басси, — ты же дышишь на нее своими микробами», или: «Роза, ребенку нужно еще одно одеяло. Когда ты ее в последний раз кормила?»
Вскоре он начал давить на Себастьяна.
— У тебя теперь появились обязанности — ты задумывался над этим?
— О чем ты, Флинн?
— Ответь-ка мне на вопрос: что у тебя есть за душой в этом мире?
— Роза и Мария, — тут же без запинки ответил Себастьян.