Крик в ночи
Шрифт:
И вот, дорогие ханыги! Джон Филдс предлагает вам государственность, свободную от шпиономании. Живите разгульно, мните своих доисторических девок и не волнуйтесь, не переживайте, что, схоронившись за каменюгой, на вас пялит зенки ханыга-сородич. Всякий анахронизм (это чтоб вы знали) будет задушен в объятиях социальной справедливости! Ребята! Раньше ширину вашего кругозора стесняла нищета мысли. Теперь с этим покончено!! Виват!! (Речь была опубликована в клинописном органе «Ханыга ньюс энд виват рипорт»). На увесистых страницах того же органа между Филдсом и Онангой завязалась перепалка по вопросу о том,
Еще никогда Филдс, он же Хихиклз, не ощущал такого душевного прилива, столь пьянящего состояния личной ответственности за судьбы доисторических ханыг. Филдса превозносили, лелеяли, о нем слагались народные дифирамбы, пелись песни и плясались пляски, его беспрерывно варящий котелок выбивали на каменюгах, за которыми уже никто не прятался. Не прятался ли?..
— Экселенс… ах, простите, Главный Схоластик! — доложил Тайный Регрессор. — Знаменитая Поэтесса влепила затрещину одному ханыге.
— В чем его вина?
— В слежке, шпиономании.
— Вот как? Что делал этот паршивец?
— Схоронившись за каменюгой, следил за оплодотворением тропической тли.
— Та-ак…
— Теперь он, видите ли, утверждает, что тянулся к знаниям.
— Какой цинизм!
И чтобы положить конец слежке, Филдс поручил Онанге учредить ведомство по борьбе со шпиономанией среди граждан Центральной Ханыгии. Составили штатное расписание (147 тыс. человек), утвердили месячный оклад (84 съедабельных улитки плюс 3 земляных червя в качестве поощрения) и разработали «Положение о пресечении». Членам ведомства вменяется в обязанности четкий негласный контроль за ханыгами, действия которых могут быть истолкованы как проявление шпиономании. Контролировать надлежало всех и повсюду, где только возможно, вплоть до спальных лежанок. На заподозренных в шпиономании заводились клинописные досье, брались отпечатки пальцев в помете дикого вепря, и все это упрятывалось в каменную картотеку, доступ к которой не имела даже Знаменитая Поэтесса.
— Ну что, — не без гордости спрашивал Филдс Онангу, — сдержал я клятву, данную в «Боинге»?
— Еще в тот памятный день, когда я встретил вас в гуще старушек, — восхищенно отвечал Онанга, — я понял, что вы человек слова.
Они степенно шли в неприступную картотеку, где хранились сотни тысяч клинописных досье; Филдс, удовлетворенно хмыкая, вертел досье в руках, пробовал на зуб и, прищелкивая языком, хватал Онангу за обшлага его шкуры:
— Я рад, что мы завязали с таким паскудным прилипчивым пережитком, как выслеживание себе подобных, что мы уморили шпиономанию в самом зачатке и коллективно разрешились от бремени.
— Отныне землепашец будет спокойно пахать землю, пекарь — выпекать калачи да пышки, инженерно-технический работяга — изобретать кувалдометр, а творческая интеллигенция… гм… творить и воспевать!
— Кстати, напомнил! Хотел с тобой посоветоваться, как с Тайным Регрессором, — сказал Филдс. — Тебе не кажется,
— Да, экселенс.
— Значит, слушай. Подбери надежных людей и внедри куда надо, можешь воспользоваться услугами няни, только тактично, не слишком возбуждая нашу славную поэтессу.
Филдс нежным взглядом окинул картотеку с досье. «Я не усну спокойно до тех пор, покуда с корнем не выкину шпиономанию за пределы Центральной Ханыгии!»
С того памятного разговора минул год. Главный Схоластик утопил в слезах двести пятнадцать восстаний общественности, в том числе доисторических лекарей.
— Чем им так не по душе мой принцип лечения? — спрашивал Филдс Онангу. — Ты, конечно, не помнишь «обезьяний процесс» в Штатах, где хотели смешать с грязью светлое учение Дарвина. Ничего-то у них не вышло — учение живехонько и поныне. Но вот что интересно. В наших больницах ханыги лечатся по принципу естественного отбора: выздоравливает сильнейший. А эскулапы мне все уши прожужжали о каких-то снадобьях! Я полагаю, бессмертное учение Дарвина, за которое мы подрались у себя дома, должно здесь развиться и углубиться.
Сколько пертурбаций претерпела Центральная Ханыгия — всего не перечесть! Свободная от шпиономании и других социальных язв, Ханыгия разглядывала с интересом незнакомое лицо своего грядущего, но близозоркость и дальнорукость туманили ей взор…
— Я люблю вас, няня!
Ничто человеческое не было чуждо людям в непролазных тропических лесах. Они влюблялись и ненавидели, смеялись и рыдали, били морды и лобзались. А наши друзья?
— Няня, я вас люблю, любите меня обратно!
— Идите вы к чертовой бабушке со своею любовью!
Им тоже, оказывается, человеческое не было чуждо. Возник классический треугольник, где Онанга любил няню, няня любила Филдса, а Филдс самого себя.
— Она не хочет подчиниться моей мужской воле! — жаловался Онанга Филдсу. — Не знаю, с какой стороны лучше подойти.
— С подветренной. Или со стороны рояля.
— Вам смешно, экселенс, а мне не до смеха…
— Хочешь житейский совет? Назови женщину умной — и любая дура сделает все, что ты пожелаешь.
Онанга Мананга почесал затылок:
— Экселенс, поэтесса противится стать моей. Но почему?
— Да потому, — раздражаясь, ответил Филдс, — что няня достаточно умна, чтобы не выйти за мужчину, который настолько глуп, чтобы на ней жениться!
Кто в этой ситуации больше всех страдал? (Доисторические ханыги.)
Дорогой читатель! Технический прогресс глазами пентагоновского спутника-шпиона открыл доселе неизвестный материк в экваториальной широте Титанического океана. Пентагон совместно с ЦРУ снарядил экспедицию в составе 14 вышколенных сотрудников. Для мистера Робертса это было первое морское путешествие такого рода. Тринадцать вышколенных сотрудников после высадки на материк были смыты в океан огромным цунами. Робертс, ухватившись за раму портрета доктора Уикли, каким-то чудом уцелел…