Крик в ночи

Ридигер Владимир

— Во сне что-нибудь говорил?

— Ни слова. Диктофон работает впустую.

— Что это может означать?

— То, что патология пациента претерпела некоторые, я бы сказал, качественные изменения.

— В чем они состоят?

— В том, батенька, что отныне наш уважаемый Дмитрий Филдин, впадая в коматозные состояния, будет просто… молчать.

Сомов раздраженно спросил:

— Это ваше личное предположение?

— Это факт, который перед глазами, — сухо ответил Вездесущинский. — Хотим мы того или не хотим.

Уставившись на Филдса, Сомов произнес:

— Если так, значит мой интерес к данному феномену…

сойдет на нет.

— Однако мой интерес, — вставил психотерапевт, — так просто не закончится.

— Бог вам в помощь… — бросил Сомов, направляясь к двери.

Джон Филдс слышал разговор Сомова и Вездесущинского, незаметно для присутствующих выйдя из коматозного состояния, Он шевельнулся, когда за Сомовым закрылась дверь. Кажется, есть основания полагать, что интерес к нему Сомова небескорыстен, был, по крайней мере. Но в чем же интерес?..

Сестра обратилась к доценту:

— Глядите, Валериан Тимирзяевич — Филдин проснулся!

— Вижу, вижу… — улыбнулся психотерапевт. — Вы нас сегодня, уважаемый, поставили в тупик.

— Правда? Каким образом?

Вездесущинский сморщился и сказал:

— Заснули, но во время сна ничего не… открыли. В общем, молчали, если так можно выразиться, намертво..

— Чем же я теперь могу помочь?

Доцент торопливо произнес:

— Рассказать мне все, что вам приснилось.

— С какой стати, Тимирзяй Валерианович? У вас более чем обширный материал в виде моих предыдущих бредней.

— Правильно. Однако он уже далеко не свеж, следовательно, не столь актуален. Совковые комиксы давно устарели, эти байки про майора Пронина, КГБ и прочее вряд ли сегодня способны вызвать маломальский интерес…

— Простите, чей… интерес?

Вездесущинский вдруг замялся и как-то исподлобья покосился на Филдса:

— Как «чей»? Ну-у, общественности, специалистов… да ваших будущих читателей, наконец.

— А мне почему-то представлялось, — заметил Филдс, — что совковые комиксы интересны исключительно тем, что несут в себе как бы предупреждение грядущим поколениям — не повторять прежних ошибок, не погружаться в трясину шпиономании и подобных массовых психозов.

— Да будет вам резонерствовать! — воскликнул Вездесущинский. — История, как известно, движется по спирали: следующий виток точь в точь повторяет предыдущий, пусть в другом обществе, при другом строе, в другом веке…

Больной от бессилия тяжело вздохнул, хотел что-то возразить, но промолчал.

— По причине исключительности моего заболевания, — попросил он доцента, — сделайте одолжение, оставьте меня одного.

— Конечно, конечно, — заторопился психотерапевт, — вам просто необходим отдых! Сейчас я уйду, а вы расслабьтесь, думайте о вашем писательском творчестве, собирайте важные мысли, группируйте их в слова, предложения, главы, оттачивайте фонетику, морфологию, синтаксис, подыскивайте меткие фразы, летучие выражения…

— Валериан Тимирзяеви! — взмолилась медсестра. — Вы опоздаете на массаж.

Вездесущинский в недоумении уставился на медсестру:

— Правильно, Катенька… Мои ораторские способности могут лишить меня важной процедуры. Всего доброго, Дмитрий Филдин, наш неунывающий передовой ум!

Уже в дверях Вездесущинский недвусмысленно предупредил:

— Советую припомнить ваш последний сон…

Филдс понимал, что потеря интереса к нему со стороны «аппарата», как выразился Сомов, может привести

к самым негативны последствиям, правда, к каким именно — мог только предполагать. Его нынешнее положение — никчемного человека — стало чем-то напоминать ему судьбы героев последнего сна: Крылышкина и друга-физика. Что он может сделать? В состоянии ли переломить обстоятельства, перекроить собственную жизнь? Все было б намного проще, если бы не ноги… В Штатах инвалиды тем более никому не нужны. А в России? Коммунистическая мораль «человек человеку друг, товарищ и брат» легко отброшена бывшими партократами, на каждом перекрестке кричащими о преимуществах свободы и демократии… Надо что-то делать, необходимо бороться, чтобы выжить. Сперва, однако, следует понять, почему новые хозяева теряют к нему интерес. Видимо, на какое-то время придется стать эдакой заштатной Шахиризадой, рассказывающей все более фантастичные небылицы своим благодетелям и, насколько возможно, усыпив их бдительность, протянуть время. А затем вырваться из плена сложившихся обстоятельств…

Он попросил медсестру Катю принести побольше периодической прессы, художественной последней литературы, наиболее читаемой в народе, телевизионные программы на неделю и… принялся за дело. А вещие сны в коматозном состоянии, полагал больной, станут хорошим подспорьем в интенсивном творческом труде, — кассеты по-прежнему в его распоряжении, перо и бумага всегда под рукой, значит, «за работу, товаищи!» (ленинское историческое восклицание).

…И вот, вскоре навестив больного, Сомов и Вездесущинский просто остолбенели от увиденного: больничная койка буквально завалена горами полиграфической продукции, которую быстро просматривает и расшвыривает по сторонам Дмитрий Филдин — восходящая звезда постсовкового бестселлера.

— Браво! — в один голос закричали они.

Больной снисходительно устало улыбнулся и со словами «дело — превыше всего» впал в коматозное состояние…

* * *

… Эту тихую улочку Филдс вспомнил из предыдущих сновидений: кажется, на третьем этаже старого заброшенного особняка должен жить Анастасий Евлампиевич, он же Хмырь. Надо бы подняться, три раза постучать в дверь и безошибочно сказать длинный сложный пароль, но… что-то удерживает. Что? Уважение к собственной ностальгии или что-то другое?

Джон Филдс вошел в полутемный подъезд и тут же раздался голос: «Вы к кому?» «На третий этаж, — ответил Филдс. — Меня ждут». «Ваши документы!». «Уже проверены» — сказал вошедший. «Проходите» — разрешил невидимый голос.

Лестничные пролеты были застелены коврами ручной работы; от здоровенных охранников, стоящих на каждой площадке, веяло очень дорогими духами фирмы «Кентукки» производства серпуховского подпольного комбината. Чуть слышимая приятная музыка заполняла тишину этого знакомого и неузнаваемого подъезда.

Остановившись перед огромной металлической дверью, Филдс подумал: «Каков Хмырь! Непревзойденный мастер лицедейства. Любопытно, в каком образе он встретит меня на этот раз?».

Дверь отворил огромный детина-охранник, который, быстро ощупав Филдса с головы до ног, велел следовать за ним. Другой охранник подвел к вошедшему немецкую овчарку и приказал:

— Нюхай!

— Я не приучен обнюхивать собак, — ответил Филдс.

— Это я не вам, — пояснил тот.

Овчарка, чуть не сбив с ног Филдса, стала громко обнюхивать его штаны.