Кристина
Шрифт:
Отец Эллис пробыл у нас недолго. Когда он ушел, мать, держа руки на коленях, безнадежно взглянула на Ронни. Потом сказала:
— Ну что ж, парень, ты напросился на страшные неприятности.
— О, мама, ради Бога! Ты же не ребенок. Сейчас тысяча девятьсот тридцать девятый год, и человек не падает замертво, если поспорил о чем-то со священником.
Он встал и вышел, а мать повернулась и посмотрела на меня. Я чувствовала себя так же, как она: поругался со священником — хорошего не жди. Мать была очень суеверной женщиной, и это передалось от нее мне: я не стригла по пятницам ногти,
Как-то раз к нашему парадному входу подъехал на своей машине Дон Даулинг. Автомобиль его был не новый, но хорошо отремонтированный. Гудок звучал так громко, что все жители повыскакивали на улицу. Тетя Филлис у двери не делала ни малейшей попытки скрыть свою гордость за сына. Мы с матерью стояли на ступеньке нашего крыльца.
— Я и не знала, что ты можешь водить машину, Дон, — заметила мать.
— Так ведь я тренировался некоторое время, тетя Энни. Идите садитесь. И ты, мама, — он жестом пригласил мать.
Но моя мать покачала головой, тетя Филлис — тоже. — Ну, а ты? — Дон повернулся ко мне.
Я отступила в прихожую и, засмеявшись, сказала:
— Нет, только не я, Дон. Машины внушают мне ужас.
Дон не стал настаивать. Провожаемый взглядами всей улицы, он тронулся с места, свернул за угол, проехал переулком за домами и вновь выехал на главную дорогу.
Машина съехала по склону холма и скрылась из глаз. Почувствовав, что нужно как-то отреагировать, мать повернулась к тете Филлис и сказала:
— Ей-богу, он делает успехи, а?
— Да, и только благодаря собственным мозгам, — ответила тетя Филлис. — Это только начало. Скоро он уже не будет работать в шахте.
Моя мать ничего не сказала, а повернулась и пошла в дом. На кухне она предупредила:
— Будь осторожной, Кристина. Никуда не езди с ним в этой его машине.
— Как будто я собиралась, — мы посмотрели друг на друга и занялись своими делами.
Дни тянулись скучно и одинаково. Я уже начала задумываться, не суждено ли мне вообще прожить так всю жизнь. Мне захотелось найти себе какую-то работу. А потом я увидела его снова — того молодого человека.
Я убирала в комнате. Не знаю, что заставило меня открыть в тот момент дверь нашего парадного входа, но я открыла ее и выглянула на улицу. Он шел прямо ко мне. В его руке была трость, и он, вероятно, направлялся в лес. В одну минуту он находился на середине улицы, в другую — стоял на мостовой прямо напротив меня, но я не могла видеть его лица, потому что мои глаза застлала серебряная дымка. Но я слышала его голос.
— Эй, привет.
— Привет, — ответила я, и туман рассеялся.
— Вот мы и снова встретились.
Я промолчала. Мы смотрели друг на друга не отрывая глаз.
— Отличный денек. Я собрался прогуляться по лесу.
— О, — выдавила из себя я.
— Ты здесь живешь?
Я кивнула.
Он собирался сказать еще что-то, но тут из глубины дома послышался голос матери. Она не звала меня — просто продолжала разговор, который мы начали до того, как я открыла дверь. Теперь его взгляд устремился за мою спину; понизив голос, он спросил:
— Ты сегодня будешь гулять возле реки?
Я потупила глаза и заставила себя сказать:
— Да, я буду проходить мимо.
— До свидания, — произнес он.
— До свидания, — ответила я.
Но он не уходил, я пошевелилась первой. Повернулась, взялась за дверь и робко закрыла ее. Потом постояла, прислонившись к ней спиной и сжимая подол платья. Учащенно билось сердце — не только сердце, каждая жилка, наполняя тело какой-то пульсирующей болью. Я даже чувствовала, как кровь опускается по венам ног.
Я начала петь и окончила уборку, пребывая в блаженноизумленном состоянии. Мать, просунув голову в комнату, сказала:
— Боже, да ты и правда «красишь облака лучами солнца». Я давно не слышала, чтоб ты так пела.
В половине седьмого я была на берегу реки. О времени мы не договаривались, но он ждал меня как раз напротив нашего дома, в том самом месте, где я когда-то плюхалась в воде. Он быстро направился ко мне без тени смущения или неловкости. Он не застегивал пиджак, и не расшаркивался, и не путался в словах. Какое-то мгновение мы смотрели друг на друга, как утром, потом он мягко спросил:
— Как тебя зовут?
— Кристина. Кристина Уинтер.
— Кристина, — повторил он. — Это имя тебе идет. А я — Мартин Фоньер.
Его фамилия звучала как иностранная и отпечаталась в моем мозгу как Фонир.
— Куда бы ты хотела пойти… Кристина? — и мое имя звучало в его устах как-то по-особому. Так его еще никто не произносил.
— Пройтись по берегу.
— Хорошо, — улыбнулся он. — Не составит ни малейшего труда. Я восхищен твоим выбором, это будет чудесная прогулка.
Я дрожала, ноги совершенно не слушались меня, я не прошла и дюжины шагов, как зацепилась за пучок травы. Он тут же поддержал меня. «Не решит ли он, что я спотыкаюсь на ровном месте?»— подумала я. Когда я вновь обрела равновесие, он убрал руку и не прикасался ко мне до того самого момента, как мы подошли к камням. Тогда он совершенно естественно поддержал меня за локоть и помог встать на первый камень, потом взял меня за руку, и так мы перебрались через реку, словно я никогда в жизни еще не делала этого. На противоположном берегу мне вдруг ужасно захотелось, чтобы он не выпускал мою руку. Но он разжал пальцы; мы пошли рядом, но не очень близко друг от друга.
К тому времени, когда мы достигли большой излучины, не только мое сердце, но я вся полностью принадлежала этому созданию, этому чудесному созданию. Мой спутник был старше и Дона, и Ронни, правда, ненамного. Ему было лет двадцать. Но он говорил как зрелый и опытный мужчина, более умудренный опытом, чем мой отец.
Отец Эллис был единственным из образованных людей, с которыми мне прежде доводилось беседовать, но сравнивать плавную, завораживающую манеру священника и речь Мартина было все равно что сравнивать свечу с солнцем. Мартин — это имя кружилось в моем мозгу, заглушая даже его собственные слова.