Кристина

Куксон Кэтрин

Быстро спустившись по откосу, я надела чулки и туфли, а когда разогнулась, то увидела, что священник идет ко мне. Один.

Мне не хватает слов, чтобы описать те смешанные чувства, которые овладели мной, когда я стояла, склонив голову, ожидая, пока отец Эллис подойдет ко мне. Я только помню, что главным было ощущение огромного унижения — и я хотела умереть, упасть замертво прямо на том самом месте.

Я вновь смотрела на его блестящие туфли, но на этот раз они находились от меня на некотором расстоянии, и это подчеркивало степень моего падения куда более красноречиво, чем любые

слова. Секунды бежали, а он стоял и не говорил ни слова. Меня вдруг начало раскачивать из стороны в сторону, словно я могла вот-вот упасть в обморок. Потом отец Эллис пробормотал странным, незнакомым голосом:

— Я просто не могу поверить. Ты… ты, Кристина… И сколько это уже продолжается? Отвечай!

Это «отвечай» было сказано таким тоном, каким он никогда прежде не говорил со мной — это скорее напоминало собачий лай.

— Только сегодня вечером, святой отец, — едва слышно ответила я.

— Как давно ты знаешь его?

Как давно я знаю его? Да всю свою жизнь — с той самой минуты, как сделала первый вздох. Он всегда был со мной — этот чудесный, бледнолицый, с красивым голосом «бог». Но как мне ответить отцу Эллису — «два вечера», «неделю» или «мы познакомились вскоре после Пасхи»?

— Отвечай мне.

— Совсем… совсем немного, святой отец.

— Как немного?

Я была не в силах признаться, что встречалась с Мартином лишь второй вечер — слишком необъяснимым казалось мне, что столь короткий промежуток времени может вместить в себя так много любви. Поэтому я пробормотала:

— Неделю.

— Боже! Боже! — восклицания священника звучали как тягчайшие ругательства, и мои плечи поникли, и голова вместе с ними.

— Как его зовут?

Я помедлила, пытаясь набраться сил и не отвечать, но безуспешно.

— Мартин Фоньер, святой отец.

— Где он живет?

— В… в Брамптон-Хилле, святой отец.

— В Брамптон-Хилле живет много людей. Мне нужен его адрес.

Мое тело перегнулось почти пополам, так глубок был мой стыд.

— Ты слышишь, Кристина?

— Я… я не знаю, святой отец.

Некоторое время он молчал, но в тишине я слышала его дыхание — быстрое, свистящее. Потом он отрывисто проговорил:

— Пойдем домой.

Судорожным движением я выпрямилась, мои глаза едва не вылезли из орбит, когда, глядя на его серое лицо, я повторила:

— Домой, святой отец? — потом выдавила — Вы не скажете матери?

— Она должна знать. Ты задумывалась над последствиями подобной шальной выходки?

— Но, святой отец… — я шагнула к нему. — Вы не можете сказать матери, она плохо себя чувствует… она больна, вы же понимаете, она не знает ничего о…

— Тем более она должна знать, — его голос звучал холодно и мертво, безо всяких эмоций.

— Нет, святой отец, нет!.. Пожалуйста! Прошу вас! О, не говорите матери, прошу вас! — В отчаянии я бросилась на землю у его ног, схватила его за штанину и почувствовала, как он отпрянул, словно его ужалили. Снова громким и сердитым голосом он прокричал:

— Вставай!

— Нет, святой отец, нет! Я не сдвинусь с места, не сдвинусь! Вы не можете сказать ей! Я утоплюсь, да, да — утоплюсь! Вы не можете сказать ей!

— Отпусти! — он было протянул ко мне руку, но, даже не коснувшись меня, быстро отдернул ее. Рывком высвободил свою ногу и, отступив на несколько шагов, сказал — Хорошо, я обещаю не говорить ей, но с одним условием.

Я подняла свой затуманенный слезами взгляд на лицо отца Эллиса, теперь такое чужое.

— Ты никогда больше не должна видеть этого человека.

К моему горлу подступила тошнота, а сердце словно перевернулось в груди. Никогда больше не увидеть Мартина, не услышать его голос…

Я не могла, не могла обещать этого. Чуть раньше, в тот самый момент, когда я видела, как Мартин улепетывает от священника, я, может быть, и дала бы подобное обещание, но сейчас была не в состоянии.

— Святой отец, я не могу сказать этого.

— Очень хорошо, тогда пошли домой.

Поднявшись, я почувствовала, как какая-то сила вновь пригибает меня к земле, словно в обеих моих руках было по ведру с углем. Ноги отказывались идти. Я почувствовала, что меня качает из стороны в сторону, и пробормотала:

— Я… мне дурно.

Я села на землю, но усилием воли сумела удержаться от обморока и через несколько минут снова встала.

Не глядя на священника, я уже собиралась идти, когда его голос остановил меня:

— Возвращайся домой. Я пока ничего не буду говорить твоей матери. Я не верю, что ты не знаешь, где живет этот человек, но я и сам легко отыщу его, у меня есть свои способы. А он должен будет немедленно жениться на тебе.

Я повернулась и посмотрела на отца Эллиса широко раскрытыми от изумления глазами, но не смогла ничего сказать, ни слова. И вдруг увидела в тусклом свете угасшего дня, что священник плачет. Проявление чужого горя поразило меня так же глубоко, как и в тот день, когда я увидела кролика, приколоченного гвоздем к дереву. Я резко повернулась и, спотыкаясь и всхлипывая, бросилась бежать по берегу реки.

Перебравшись на другую сторону, я обнаружила, что меня поджидает Ронни. Он остановил меня, пристально глянул в мое лицо и сердито воскликнул:

— И где это ты так поздно шатаешься? Мать места себе не находит! — потом, осмотрев меня с ног до головы, он добавил — Боже милостивый! Что с тобой случилось?

И тут мое горе вырвалось наружу. Закрыв лицо руками, я зарыдала.

— Я… я упала в реку… и… ждала, пока… пока высохнет мое платье, — быстро и бессвязно говорила я.

— Ничего, не расстраивайся, — произнес Ронни мягко, куда более мягко, чем звучал его голос в последнее время. — Пойдем.

В тот момент, когда я почувствовала, что он собирается обнять меня, я рванулась от него как сумасшедшая и с такой скоростью припустила к дому, как будто от этого зависела моя жизнь.

Глава четвертая

Мать сказала:

— Ты больна, девочка. Надо сходить к доктору. Падение в реку перепугало тебя, и вот — последствия налицо. Ты похожа на привидение.

— Со мной все в порядке, — ответила я.

— Нет, дочка, ты выглядишь как смерть, ты не в себе, и сегодня вечером я не пущу тебя гулять к реке.