Критические статьи, очерки, письма
Шрифт:
Это были просто актеры на отдыхе.
Вот вам одно из моих приключений пешехода.
Данте рассказывает в начале своей поэмы, как однажды он повстречался в лесу с пантерой, а после пантеры — с львом, а уж после льва — с волчицей. Если верить преданиям, то и семь греческих мудрецов пережили подобные приключения во время своих путешествий по Египту, Финикии, Халдее и Индии. Каждый из них повстречал различного зверя, как это и подобает мудрецам, мудрость которых различна. Фалеса Милетского долгое время преследовал крылатый грифон; Биас Приенский долго шел рядом с рысью; Периандр Коринфский заставил отступить леопарда, пристально посмотрев на него; Солон Афинский смело пошел прямо навстречу взбешенному быку; Питтак Митиленский встретил на своем пути суассурона; Клеовулу Родосскому повстречался лев, а Хилону Лакедемонскому — львица. Если хорошенько покопаться во всех этих чудесах, вполне может оказаться, что там тоже был какой-нибудь зверинец на отдыхе,
113
И обо мне скажут, что я укрощаю тигров (лат.).
Когда человеку удается с помощью длительного обучения превратить кровожадность в тупоумие, он всегда считает, что сделал большой шаг вперед.
И в конце концов, по-видимому, это действительно так. Ведь если бы этот шаг не был своевременно сделан, меня бы попросту сожрали, — и такая же участь могла постигнуть семерых греческих мудрецов.
ПИСЬМО ТРИДЦАТЬ СЕДЬМОЕ
Шафгаузен
Сентябрь
Вот уже несколько часов, как я нахожусь в Шафгаузене. Вы можете писать Шафгаузен, а произносить все, что вам вздумается. Представьте себе некий швейцарский Анксур или немецкую Террачину — город пятнадцатого века, — с домами, представляющими собой нечто среднее между украшенными резьбой домиками старого Руана и хижинами Унтерзее, который взобрался бы на гору, перерезанную Рейном, с рокотом извивающимся на своем каменном ложе под развалинами старых башен, — представьте себе такой город, весь состоящий из отвесно поднимающихся или зигзагообразных улиц, весь наполненный оглушительным шумом — то ли это голоса нимф, то ли рокот воды — nymphis, lymphis [114] — можете транскрибировать Горация как вам заблагорассудится, — шум усугубляется еще стуком вальков прачек. Еще когда я миновал ворота этого города, бывшего в тринадцатом веке крепостью, я увидел, обернувшись, под самой стрелкой свода надпись: «Salus exeuntibus». [115] Отсюда я заключил, что с другой стороны ворот, вероятно, написано: «Pax intrantibus». [116] Мне нравится гостеприимство подобного рода.
114
нимфы, воды (лат.)
115
Привет уходящим (лат.).
116
Мир входящим (лат.).
Я уже предлагал вам писать Шафгаузени произносить это название так, как вам вздумается. И писать его можете тоже как вам нравится. Ничто не может сравниться по упрямству и противоречивости суждений со стаей любителей старины, разве только стая грамматиков. Платин пишет Schaphuse, Струмфиус — Schapfuse, Жорж Бруин — Schaphusia, Миконис — Probapolis. [117] Разбирайтесь-ка в этом как можете. А после споров о самом названии возникает спор об его этимологии. Это еще одно бедствие. «Schaffhausen — значит «город барана», — говорит Гларан. «Ничего подобного! — восклицает Струмфиус. — Schaffhausen — значит «речная пристань для кораблей»: shafa — корабль, hause — дом». — «Город барана», — настаивает Гларан, — на гербе города изображен по золотому полю черный овен». — «Речная пристань для кораблей», — стоит на своем Струмфиус, — корабли останавливаются именно здесь, так как дальше им некуда идти». Да ну ее, ей-богу, эту этимологию. Предоставим Струмфиусу и Гларану вцепляться друг другу в волосы по этому поводу.
117
Город простаков (лат.).
Заодно уже следовало бы начать спор и по поводу старинного замка Мюно, расположенного подле Шафгаузена на Эмерсберге; этимологию его названия, как говорят любители старины, производят от munitio, [118] так как некогда на этом месте находилась римская крепость. Теперь от нее остались одни развалины — огромная башня да своды громадного каземата, который мог бы укрыть несколько сот человек.
Два века назад Шафгаузен был еще живописнее. Городская ратуша, монастырь Всех святых, церковь святого Иоанна были тогда во всем их великолепии. Целы были все башни городских стен. Их было тринадцать, не считая замковой и еще двух высоких башен, — на них опирался великолепный висячий мост над Рейном, который приказал взорвать наш Удино 13 апреля 1799 года, проявив невежество и невнимательность к шедеврам искусства, простительные только герою. И, наконец, в те времена за городской чертой, по ту сторону надворотной башни, через которую выходят из замка в Черный лес, на каком-нибудь холме или бугорке, рядом с замковой капеллой вырисовывалось на туманном горизонте небольшое, но отвратительное сооружение из камня и бревен — виселица. В средние века и даже не более ста лет тому назад в каждой самоуправляющейся городской общине хорошо устроенная виселица считалась предметом столь же способствующим украшению города, сколь и поучительным. Виселица — украшение города, повешенный — украшение виселицы, — все это и означало вольный город.
118
крепость (лат.)
Я сильно проголодался, было уже довольно поздно, и прежде всего я решил пообедать. Обед мне предложили французский; подававший его слуга говорил по-французски; меню было написано по-французски.
Орфография этого меню отличалась некоторым своеобразием, не лишенным, впрочем, известной приятности и, совершенно очевидно, не предумышленным. В то время как взор мой блуждал среди роскошных плодов фантазии местного составителя меню с надеждой пополнить обед чем-либо иным сверх блюд, указанных в трех нижеследующих строчках:
Амлетт с шампигнонами
Боэфштек с залад
Андри-Кот с карнир, —
я увидел нижеследующее:
Кляска кфадапат — 10 франков.
«Черт побери! — подумал я. — Это, несомненно, национальное блюдо — кляска кфадапат. Его-то и надо отведать. Десять франков! Это, вероятно, какое-нибудь особо изысканное кушанье, которым славится кухня Шафгаузена». Я подозвал слугу.
— Подайте мне, пожалуйста, кляска кфадапат.
Здесь мы перешли на французский язык, — я ведь уже говорил вам, что слуга изъяснялся по-французски.
— Это есть карашо. Сафтра утра.
— Нет, — сказал я, — мне хотелось бы сейчас.
— Но, сутарь, уже есть ошень постна.
— Ну и что же?
— Но сутарь не смошет фидеть.
— Да что видеть? Я и не собираюсь ничего видеть.
— Не могу понимать, сутарь.
— Ах, значит, на ваш «кляска кфадапат» и посмотреть приятно?
— О та, ошень приятный, сутарь, он есть фасхитительный, феликолепный.
— Ну хорошо, тогда поставьте вокруг него четыре зажженных свечи.
— Шетыре сфеши! Сутарь имеет делать шютка. (Читайте — сударь шутит.) Я не понимай нишефо.
— Черт побери! — сказал я уже с некоторым нетерпением. — А я понимаю себя прекрасно; я попросту голоден, я хочу есть.
— Што есть?
— Есть ваш «кляска кфадапат».
— Наш кляска?
— Ну, ваш «кфадапат».
— Наш фадапат! Съесть наш фадапат! Сударь делает шютка! Съесть Рейнский фадапат?!
Тут я громко расхохотался. Бедняга слуга все еще ничего не понимал, но я-то, наконец, понял все. Я стал жертвой помрачения рассудка, вызванного ослепительной орфографией трактирщика. «Кляска кфадапат» должно было означать: «коляска к водопаду». Другими словами: предложив вам обед, меню любезно предлагало вам еще за десять франков коляску для поездки в замок Лауфен, чтобы вы осмотрели Рейнский водопад.
Видя, что я хохочу, слуга явно счел меня помешанным и отошел, продолжая ворчать:
— Есть фадапат! Обсфетить Рейнский фадапат с шетыре сфеши! Сутарь делает шютка!
Я велел подать «кляску кфадапат» к завтрашнему утру.
ИЗ КНИГИ «ЧТО Я ВИДЕЛ»
ТАЛЕЙРАН
На улице Сен-Флорантен есть дворец и есть сточная канава.
Дворец — здание благородной, пышной и мрачной архитектуры — долгое время назывался Дворцом Инфантадо; теперь на фронтоне главного подъезда надпись: Дворец Талейрана. За все сорок лет, прожитых им на этой улице, последний обитатель дворца едва ли хоть раз взглянул на сточную канаву.