Критика криминального разума
Шрифт:
— Ну что ж, превосходно, — откликнулся я. — А теперь расскажите мне об оружии, которым вы пользовались.
Тотц снова уставился на меня.
— Я уже сказал, — ответил он.
— Вы сказали только, что воспользовались молотком, чтобы убить Морика. А остальных?
Несмотря на всю его готовность признаться в преступлениях, я до сих пор не получил ответа на вопрос, каким образом погибли остальные жертвы.
Ульрих Тотц потер костяшки пальцев и подозрительно взглянул на меня.
— Я пользовался первым, что подвернулось под руку, — медленно произнес он. — Молотком, камнями, просто руками.
—
Впервые Тотц мне ничего не ответил.
— А как насчет «дьявольского когтя», о котором говорит весь город? — спросил я.
Ульрих Тотц переводил взгляд с меня на Коха и обратно. Он улыбнулся, слабо и рассеянно вначале, затем со все возрастающей уверенностью.
— Ах, вижу, вижу, к чему вы клоните, сударь, — ответил он, и в голосе его прозвучала лукавая усмешка. — Я расскажу вам все, что мне известно, а вы соберете вещички и отправитесь домой. Вас там жена и детки ждут не дождутся. Я вам рассказал уже больше, чем нужно, герр поверенный. Остальное уж как-нибудь сами выясняйте.
Внезапно Тотц наклонился вперед и положил руки мне на стол. Я сделал знак Штадтсхену и Коху не шевелиться — они уже было рванулись мне на подмогу.
— Ну-с, Тотц? Что вы еще можете добавить?
Несколько мгновений он молча разглядывал меня.
— Послушайте меня, герр Стиффениис, и послушайте внимательно, — произнес он тихим злобным голосом. — Вы можете, конечно, пытать меня, если вам так хочется. Вы можете заставить меня вопить от боли, только я вам больше ничего не скажу. Вы можете пытать мою жену, и она признается во всем, в чем вы пожелаете. Но ведь на самом деле ей ничего по большому счету не известно. Как бы то ни было, я ставлю точку. Я не скажу больше ни единого слова ни вам, ни кому другому до того момента, когда меня поведут на виселицу.
— Это вовсе не конец нашего разговора, Тотц, — возразил я, всматриваясь в его наполовину закрытые глаза. — Я еще буду вас допрашивать, и вы мне во всем сознаетесь. Во всем, до мельчайших подробностей! В том, что касается брошюр, которые у вас нашли, и тех иностранных агентов, что помогали вам. В следующий раз, уверен, у вас развяжется язык.
— Можете поступать, как вам заблагорассудится, герр Стиффениис, — шепотом ответил хозяин гостиницы. — Делайте свое дело. А мое дело — сопротивляться вам.
— Ну что ж, скоро увидим, кто из нас лучше справляется со своим делом, — произнес я, вынимая из кармана часы. Было уже почти четыре часа. Время, назначенное для встречи с профессором Кантом. Для одного дня я сделал более чем достаточно. — Уведите его, Штадтсхен.
Внезапно комната показалась странно пустой. Ульрих Тотц наполнял ее гневом, жестокостью и нескрываемой ненавистью к властям. Кох молчал, и у меня возникло ощущение, что он ждет каких-то комментариев с моей стороны. Я встал и подошел к окну. На улице день начинал клониться к вечеру. Во рту у меня пересохло, и я почувствовал легкое головокружение. Ульрих Тотц признался в убийстве Морика. Моя теория политического заговора, нацеленного на создание в городе атмосферы страха, полностью подтвердилась, имя убийцы установлено. Мне следовало бы гордиться собой, и тем не менее, по какой-то ничтожной причине, я не был удовлетворен полученными сведениями. Может быть, попросту из-за того, что все прошло так легко, без сучка без задоринки? Неужели тайна «кенигсбергского убийцы» так элементарна? Вне всякого сомнения, судья с обширнейшим опытом поверенного Рункена должен был раскрыть столь примитивную загадку уже несколько месяцев назад.
— Если позволите, сударь, — заговорил вдруг Кох, — ему не помешала бы публичная порка на площади перед Крепостью. Я могу попросить разрешения у генерала Катовице, если пожелаете. Поверенный Рункен считал розгу очень эффективным инструментом. Два года назад одного человека секли здесь за убийство отца. Конечно, через несколько месяцев его обезглавили. Но пример произвел неизгладимое впечатление на народ и стал для него великолепным уроком.
Стоит ли мне последовать примеру Рункена? Телесные наказания и нанесение физических увечий до сих пор разрешались на основании «Constitutio Criminalis Carolina», хотя входящие в нее законы были сформулированы еще в шестнадцатом столетии при Карле V.
— Время не стоит на месте, Кох, — ответил я. — Король Фридрих Вильгельм — просвещенный монарх. Он совершенно справедливо полагает, что публичная демонстрация жестокости по отношению к преступнику может возбудить в толпе сочувствие к нему и таким образом уменьшить или вообще свести на нет необходимое воздействие наказания. Если Тотц и его жена на самом деле являются членами тайной якобинской группировки, публичная порка способна воспламенить сердца их сторонников еще большей ненавистью. Пытаясь потушить преступный огонь, мы можем еще больше его раздуть. В любом случае вначале я поговорю с подозреваемыми и предупрежу их о том, что им угрожает. У нас еще много времени.
Я собрал бумаги и начал складывать их в портфель.
— Как бы то ни было, — заметил я, взглянув на часы, — у нас назначена встреча. Нас ждут профессор Кант и таинственный дьявольский коготь.
— А есть ли какой-нибудь смысл в этой встрече, сударь? — отозвался Кох. — Я к тому, что вы, кажется, сумеете скоро закончить дело и без его помощи.
Конечно, он прав. Следует поднажать на Тотцев, и все тайны будут раскрыты.
— «Куй железо, пока горячо», как говорят у нас в Лотингене. Но профессор Кант никогда не простит мне, если я не сдержу обещания. И так как случай оказался столь несложным, — добавил я с улыбкой, — мы можем себе позволить немного поразвлечь старика.
Выйдя из комнаты и спускаясь вниз по лестнице, я начал про себя составлять письмо, в котором собирался сообщить Елене о моем успехе и о скором возвращении домой.
В мгновение радостного головокружения я не мог даже и вообразить те трудности, с которыми мне суждено будет столкнуться еще до завершения дня.
Глава 14
Великолепный черный экипаж ожидал меня у ворот Крепости.
Приближаясь к нему, я не смог удержаться от улыбки. Профессор Кант за зашторенными окнами, по-видимому, с нетерпением смотрит на карманные часы. Он всегда отличался маниакальной пунктуальностью, и весь мир знал об этом. Когда я уже поднял руку, чтобы постучать в стекло и тем самым оповестить о своем приходе, кто-то осторожно коснулся моего локтя и прошептал: