«Крот» в генеральских лампасах
Шрифт:
Эти неприятные размышления по дороге домой терзали его душу и заставили вернуться к прежним раздумьям: «Может, все-таки мне завтра самому явиться с повинной?.. Но что это даст мне?.. Ровным счетом ничего, только позор. И этот позор будет впоследствии все время окружать моих сыновей и жену. Асамое главное, что будет со мной? Известное дело, прощения мне не будет… Нет, придется продолжать играть свою двойную роль — патриота и предателя, чтобы как-то отсрочить час расплаты.»
С отвратительным настроением возвратился он домой после первого дня работы. Жены с детьми дома не было. Чтобы снять напряжение, он направился на кухню, взял из шкафчика начатую бутылку водки и граненый стакан, налил половину и выпил. Потом еще налил и, страдальчески морщась, опять выпил. Закусывая куском вареной колбасы, прошел в комнату, не раздеваясь, лег на диван и словно провалился в пустоту.
— Что-что ты сказал?
Поляков встал, выпрямился и, вяло махнув рукой, ответил:
— Да это я так.
— Господи, ну что у нас за жизнь такая? — с огорчением обронила она.
— Ну чем ты, Нина, недовольна? Жизнь как жизнь. Нормальная.
Он обнял ее и, прижав к себе, почувствовал, как дрожит ее тело.
— Да какая же она нормальная? — упавшим голосом произнесла она и отстранилась. — Твои вечные недомолвки скоро сведут меня с ума.
— Это у тебя все от долгой разлуки со мной и от больших перегрузок на работе и дома. Успокойся, я теперь буду помогать тебе по дому. Да и с детьми буду заниматься.
— Дай-то Бог, чтоб так было…
Утром Поляков зашел в приемную генерала Толоконникова, но его не оказалось на месте, и секретарь попросила подождать. Прошло полчаса, а его все не было. Поляков попытался читать газету, предложенную ему секретарем генерала, но чтение не снимало возникшего со вчерашнего дня опасения в том, что, возможно, стало что-то известно о несанкционированных его контактах с фэбээровцами или о каких-то индивидуальных ошибках в работе с нелегалами. Неожиданно пришло в голову: «А не оставил ли я в Нью-Йорке на работе в Военно-штабном комитете или в отеле что-то компрометирующее меня?» И вдруг все его страхи и сомнения вытеснило внезапно вспомнившееся обстоятельство: после проверки документов на советской границе в купе к нему подсел молодой человек с портфелем в руках. «Может, это был сотрудник или агент КГБ? — подумал Поляков. — И если это так, то во время моих отлучек в вагон-ресторан он мог запросто провести негласный осмотр вещей и обнаружить что-то подозрительное. Глазами профессионала можно, конечно, что-то распознать, а потом доложить об этом кому следует. А вдруг так это и было?» Чувство профессионализма покинуло его, он вскочил со стула и с заметным волнением в голосе, забыв на мгновение, что ждет-то он генерала, опять спросил:
— А генерал Толоконников у себя в кабинете?
— Да нет же его здесь! Я уже говорила вам! — упрекнула его секретарь приемной. — С утра его вызвал адмирал Бекренёв.
После этого Полякова охватил еще больший мандраж: «А не обсуждают ли они, генерал и адмирал, с кем-нибудь из КГБ мою дальнейшую судьбу и как поступить со мной?» Его так и подмывало покинуть приемную Толоконникова, а затем и территорию ГРУ, чтобы из городского телефона-автомата позвонить в американское посольство и передать условный сигнал бедствия, но в самый последний момент он удержался от такого опрометчивого шага.
Умея скрывать свои тревожные переживания, Поляков, на сей раз бодрым голосом, спросил секретаря:
— А вы не могли бы позвонить мне, как только придет генерал?
— Но он просил вам передать, чтобы вы никуда не уходили и ждали его возвращения.
— Хорошо, я подожду.
И снова тревога стала одолевать Полякова из-за приказа генерала о том, чтобы он не покидал приемную. Минуты ожидания, казалось, тянулись целую вечность, в голову приходили только черные мысли: «Жаль, что вырвали меня по окончании командировки из привычной райской обстановки в Нью-Йорке и лишили благоприятной среды! Почти восемь лет прожил я в такой прекрасной стране! Напрасно я отказался, когда Джон Мори предлагал остаться навсегда в Америке, обещая златые горы. Да, промахнулся ты, полковник Поляков. А теперь чего ж кусать локотки! Теперь американцы далеко от тебя, а кагэбэшники совсем близко. И никто здесь не придет на помощь, никто не защитит тебя, а сам по себе ты уже ничто. И хотя под ногами родная земля, она с каждым днем будет уходить из-под тебя. Жизнь, которая казалась раньше нескончаемой, может в любой момент оборваться: от пули в затылок после суда или от умышленно подстроенной автокатастрофы. И никого при этом не тронет моя смерть. Но я все же должен жить, преодолеть страх, который не будет никогда проходить при моей двойной жизни. Но разве можно каждодневно находиться под страхом возможной пули в затылок?.. А впрочем, почему бы и нет? Надо
36
Подполковник Петр Попов работал на ЦРУ США, расстрелян в 1960 году.
37
Майор госбезопасности Петр Дерябин изменил Родине в 1954 году и сотрудничал с ЦРУ до 1982 году Алексей
38
Разведчик-нелегал ГРУ Шистов пришел в американское посольство в Париже в 1957 году и предложил свои услуги ЦРУ США.
39
Сотрудник советской внешней разведки Николай Хохлов изменил Родине в 1954 году.
Размышляя обо всем этом и о предстоящей двойной жизни на работе и дома, Поляков все больше приходил к твердому убеждению, что всю оставшуюся жизнь так или иначе придется постоянно оглядываться по сторонам, быть осторожным и рассчитывать только на самого себя. Мало того, возмечтал еще и продвигаться по служебной лестнице. Чтобы достичь этого, он поставил перед собой задачу: всем своим поведением подчеркивать уважение к начальникам всех рангов, располагать их к себе и привлекать на свою сторону с помощью уже приобретенных для этого американских подарков.
Едва успел он разработать для себя такую тактику, как вошел генерал Толоконников. Поприветствовав кивком головы вставшего по стойке «смирно» Полякова, он прошел мимо него в свой кабинет, оставив дверь открытой.
— Можно к вам, товарищ генерал? Полковник Поляков прибыл по вашему указанию, — окликнул он заместителя начальника управления.
— Проходите и присаживайтесь к столу.
— Благодарю вас.
Оглядев большой светлый кабинет, Поляков остановил взгляд на висевшем позади генеральского кресла портрете ненавистного ему Никиты Хрущёва.
— Вам не нравится этот портрет? — поинтересовался Толоконников.
Поляков стушевался, но тут же взял себя в руки и сказал:
— Я бы поменял для этого портрета рамку.
— И на какую же? — удивился генерал.
— На черную. Она лучше бы контрастировала с серого цвета фотографией Хрущёва. Хотя нет, пусть остается все как есть. Серый человек достоин такого цвета обрамления…
— Вы считаете его серым человеком? — сделал большие глаза генерал.
— Да не только я, все американцы считают его таким после того, как он выступил в Организации Объединенных Наций. Помните, как он потрясал ботинком с трибуны?
Генерал укоризненно покачал головой и сказал:
— Вы не американец, а русский человек, и поэтому прошу вас быть сдержанным в своих оценках. А не то и на неприятности можете нарваться. А пригласил я вас не для того, чтобы вы указывали мне, на какой цвет поменять рамку в портрете. Разговор у нас пойдет о более серьезных вещах. Руководство главка в лице адмирала Бекренёва, от которого я только что возвратился, встревожено резким сокращением нашей нелегальной сети в Америке. Вы можете объяснить, с чем это связано? Как так получилось, что самые закрытые источники информации вынуждены с согласия Центра конспиративно бежать в сопредельные страны, а потом перебираться в Советский Союз? Что там произошло? «Ну вот и началось: с первой встречи — уже допрос», — промелькнуло в голове Полякова. Лицо его приняло цвет бетона, в глазах появился какой-то полубезумный блеск. Он кинул злой взгляд на генерала и, делая вид, что впервые услышал об этом, спросил:
— А почему вы считаете, что произошло сокращение нелегальной сети?
— Вот об этом я и прошу вас доложить! — повысив голос, требовательно произнес генерал Толоконников, продолжая пристально вглядываться в лицо полковника. — Из-за угрозы их провалов мы вынуждены теперь давать санкции нелегалам на их выезд из США. Вы что, не знали об этом?
— Да, не знал, — промычал Поляков.
— Плохо! — вспылил генерал и, сделав небольшую паузу, опять спросил: — Чем же вы тогда там занимались? Вы же были в Нью-Йорке заместителем главного резидента по нелегальной разведке?!