Кровь и пот
Шрифт:
Танирбергена злило, что волостной отсиживался, мер никаких не принимал. Обычно мурза в дела не вмешивался, держался в стороне, посмеивался. Но на этот раз он встревожился и решительно взялся за дело. Не зная сна, не слезая с коня ни днем ни ночью, скакал он по аулам, одних уговаривал лаской, других пугал и за два дня собрал около сотни джигитов. На третий день к обеду, загнав коня, он прискакал к брату-волостному. Молодой мурза почернел от загара, похудел, оброс и пропылился. В глазах — веселое бешенство.
— Ну, чего понаделал? — спросил
— Напои коня! Пошел!
Малый послушно вышел. На улице давно уже посвистывал приаральский вихрь, трепал тундуки сомлевшего от зноя аула, взвивал пыльные смерчи. Выходя, малый широко распахнул дверь, ветер с пылью ворвался в юрту, маленькая девочка на коленях у Кудайменде заревела.
— Эй, кто тут есть… Уберите ее! — крикнул Кудайменде. Вошла Акбала. Она сразу увидела мужа, но, соблюдая приличие, чуть склонила красивое тело, поздоровалась с волостным, подошла к девочке.
— Что, милая? Песочек в глазки тебе попал?
— Папа-а-ал…
— А ты не плачь, не плачь, хорошие девочки не плачут… Акбала вытерла глаза девочке чистым платком, погладила ее, подняла, прижала к себе и, ласково уговаривая, вышла, красиво покачиваясь на ходу. Мурза, сразу забыв обо всем, жадно поглядел ей вслед. Потом удивился. Акбала всегда была холодна, равнодушна к детям, ни разу она не приласкала никого — и вдруг такая перемена! «Соскучилась по своему, наверное!»— подумал Танирберген и опустил глаза.
Кудайменде, нетерпеливо морщась, следил за братом. «Вот пес! Обабился совсем!»— подумал он и опять спросил:
— Ну, чего натворил?
— А ведь ребенок Еламана сейчас у Суйеу? — спросил вдруг Танирберген.
— Ну, у Суйеу, а что?
— Аул старика Суйеу у него на пути?
— Выходит, на пути. Ну и что?
— Немного в стороне?
— Верно, в стороне…
— Хоп! Значит, волк попадет в капкан!
— Пай-пай! Когда кончатся твои загадки?
Танирберген встал:
— Болыс-ага, никаких загадок, все ясно. Он же не видел сына с самого рождения! Не может быть, чтобы он не заехал к старику Суйеу. А мы пошлем заранее своих людей в аул, понял? И Еламан наш!
— Апыр-ай, а? Ведь это дело! А кого пошлешь?
Но Танирбергена не занимало, кого послать. Его занимало, как поедет Еламан к старику — один или с людьми. Подумав, он решил, что не с руки ехать Еламану в аул всем отрядом, поедет один.
Мурза вызвал Абейсына. Абейсын теперь шел в гору. Не только других, но и самого мурзу он теперь то слушался, то, ссылаясь на какие-нибудь причины, увиливал от поручения. И Танирберген стал реже обращаться к нему. Но для этого дела Абейсын подходил больше всех. Под видом сборщика шерсти и шкурок он мог свободно разъезжать по любым аулам.
Согласился Абейсын неохотно, только потому, что брат жены попал в список мобилизованных.
— Ладно, мурза, сделаю. Но и ты мою просьбу не забудь…
— Хорошо! Вычеркнем. Пусть это будет нашим уговором.
Приехав в аул, Абейсын приступил к своему обычному занятию. Обменивая чай и сахар на шкуры и шерсть, он не спускал глаз с дома Суйеу. Вечером, когда все разошлись, Абейсын улегся в юрте, в которой остановился, и попросил поднять снизу кошму. Так было удобней наблюдать за домом старика, чем без конца выходить.
Ночью, когда уже все спали, два всадника бесшумно подъехали к юрте Суйеу. Спешились, привязали коней, огляделись и один за другим вошли в юрту. Абейсын растолкал своих джигитов.
— Тихо! Приготовьтесь!..
Джигиты, схватив ружья, молча вскочили. «Будет сопротивляться — стреляйте!»—таков был приказ Танирбергена.
Поздоровавшись, Еламан выслал Рая на улицу. В темноте закряхтели, зашевелились, потом зажгли огонь. Старик, увидев Еламана, быстро заморгал белыми ресницами.
— А! Приехал, значит?
— Господи! — вскрикнула старуха. — Кто это, Еламан, что ли? Светик ты мой!
Старуха прослезилась и тут же начала стелить постель в глубине комнаты. Старик Суйеу опять поглядел на Еламана, быстро отвел глаза.
— Жив-здоров?
— Слава аллаху. Старик зафыркал.
— Е! Слышали, слышали… То рыбаком был, сети тянул, теперь, говорят, целое войско ведешь. Гм… Слышали.
— Не от хорошей жизни, отец…
— Гм… да! Да благословит вас бог!
Еламан беспокойно глядел по углам. Суйеу помалкивал. Старуха ие выдержала.
— Сынок-то твой… все побаливает. — Где он?
— Вон, на полу лежит…
Еламан вскочил, подошел к постельке.
— Только глазки закрыл, заснул, — сказала горестно старуха — Не разбуди гляди!
Еламан крепился, чувствовал, смотрит ему в спину старик. Наклонившись над сыном, он увидел, что тот не спит, просто уморила его болезнь. Маленькая грудь сына быстро поднималась и опускалась, красные ножки подрагивали. Еламан, как только узнал все об Акбале, ни разу не вспоминал ее, теперь он подумал о ней с ненавистью. Он осторожно взял горячее тельце на руки. Сын открыл темные глазки и закрыл, засучил ножками. Он был как птенец— жаркий, с колотящимся сердечком, с открытым ротиком.
— Жеребеночек… — нежно сказал Еламан, и в носу у него защипало.
Думая, что руки его грубы и что сыну, может быть, больно, он растопырил пальцы, держал сына на ладонях. Тошно ему стало оттого, что ничем он не мог ему помочь, не мог хоть часть его мук взять себе.
За дверью в это время завозились, вскрикнули, мягко ударили кого-то, кошма хлопнула, в юрту вскочил Абейсын с двумя джигитами. Старуха кинулась, сильно толкнув Еламана, схватила ребенка, прижала к себе.
— Руки! — закричал Абейсын. — Руки вяжите!