Кровь избранных
Шрифт:
Отару дал ей ключ от ячейки и код авторизации. Вполне возможно, что если люди из УСС идут по следу, то они наблюдают и за банками в столице.
На другой стороне улицы по ступеням спускалась креолка: значит, все прошло хорошо. Вдруг к ней приблизился какой-то мужчина. Хиро застыл, костяшки пальцев, сжимавших чемодан, побелели. Фелипа на что-то указала рукой, и незнакомец жестом ее поблагодарил. Только когда она спокойно подошла, Отару успокоился.
— Управляющий мне все объяснил. Есть поезд из Формосы до Сальты, а оттуда до границы с Боливией идет «Трен-де-лас-Нубес». [106] Этот
106
«Тren de las Nubes» (исп.) — «Поезд, идущий за облаками». (Прим. перев.)
— Железные дороги в Аргентине все английские, однако… — Хиро поежился, изо рта у него вырвалось облачко пара. — Незамеченным остаться все равно не удастся. Японец в Андах, конечно, привлечет к себе внимание, и не исключено, что железнодорожную компанию уже предупредили. Другой выход из положения — река. Если подняться по Пилькомайо до Сукре, в Боливию, а оттуда ехать в Лиму, все было бы гораздо проще. А теперь пойдем-ка в гостиницу и выпьем этой… как ее… каньи. [107] Мне надо согреться.
107
Канья — спиртосодержащий напиток из сахарного тростника. В парагвайском варианте в канью добавляют мед.
Густой, как сироп, напиток сильно обжег желудок, и по всему телу разлилось тепло.
— Нам остается только купить теплые вещи, и в путь. Однако я не уверен в маршруте.
Поставив рюмку, Отару расправил на кровати карту.
— «Трен-де-лас-Нубес» едет действительно быстро, максимум часов пятнадцать дороги. Он возит местных и туристов в Сальту и обратно. Как только перевалим Кордильеры — считай, полдела сделано. А там на попутках доберемся до первой же боливийской станции, откуда идет транспорт в Перу.
Японец вытряхнул на кровать содержимое принесенной из банка сумки, и пачки банкнот разлетелись в разные стороны.
— Нам нужно оружие.
Фелипа рассеянно кивнула. Мысли ее, похоже, блуждали далеко. Еще по глоточку каньи, и Отару начал пересчитывать деньги. Часть банкнот вместе с записками Хофштадтера он положил в сумку Фелипы, предварительно отделив несколько пачек:
— Это тебе.
Девушка нахмурилась.
— Не спорь. Деньги твои — и баста.
Они очень долго изучали карту, пока наконец приняли решение.
На следующий день полупустой туристский автобус перевез их через аргентинскую границу. Они приоделись, и у них вполне хватило денег, чтобы откупиться от пограничников и членов местных уважаемых кланов. В Формосе Отару приобрел аргентинскую модель браунинга «НР 35». Заряженный пистолет улегся на дно сумки.
Закутавшись в пальто и надвинув на глаза широкополую шляпу, Хиро ждал, когда вернется Фелипа с билетами на поезд до Сальты. Холода немного отступили, и по пыльным улицам покатили малолитражные грузовички. На душе у Отару было неспокойно: любое слово, произнесенное с иностранным акцентом, заставляло его вздрагивать. Из-под сомбреро он напряженно следил за каждым, кто приближался, и когда
— Успокойтесь, это я.
— Прости, я не хотел… — смутился Хиро. — Когда выезжаем?
15
Шанхай, 3 апреля 1927
Город… Шань Фен уже часа три бродил, ничего не соображая. Сначала он впитывал и осмысливал то, что доходило до его оглушенного сознания. Цвета, запахи, звуки… За шесть лет в Тиланьцяо парень отвык от обычного дневного света. Шум больших улиц эхом прокатывался по переулкам. Молодой человек снова очутился в мире со своими тайными сделками и беглыми рукопожатиями. Его прежняя жизнь. Свобода…
Китаец уже не чувствовал ни боли в ногах, ни веса тяжелой сумки на плече. Просто брел куда глаза глядят, и его наполняли давно забытые ощущения. Частичка Шань Фена жила в каждом грязном, пропахшем рыбой уголке порта, в солнечных лучиках, в пучках латука, уложенных сохнуть на крышу, в партиях в маджонг, которыми развлекались старики в тенечке, в любом захудалом городском кабаке. А теперь получалось, что ему здесь некуда пойти. Вернее, есть одно место, но сразу отправляться туда молодой человек не хотел.
Осознавая, что это безнадежно, парень все же попытался зайти в свое прежнее обиталище. Теперь там жила молодая семья торговцев гипсовыми статуэтками.
Прежняя хозяйка его не узнала или просто сделала такой вид. Народу в ее пансионе все же останавливалось порядочно. Она ослепла или притворялась незрячей, состарилась и выглядела усталой. Сидя на скамейке в нескольких метрах от бывшего жилища Шань Фена, женщина покачивалась взад-вперед и бумажным веером отгоняла мух.
Шань Фен снова отправился бродить, с трудом пробиваясь сквозь толпу. На улицах окраин — Пудона, Наныпи, Чжабея и Узона — собирались шумные рабочие пикеты. О них ему рассказал старый знакомец Чэнь Ко, коммунист из военных, с которым парень когда-то вместе работал в журнале. Они случайно увиделись неподалеку от северного района за Нанкинской улицей. Сейчас Чэнь собрал группу плохо одетых людей, вооруженных палками, а им противостоял отряд гоминьдановцев, которые стремились добиться власти любой ценой. От того, кто возьмет верх, зависела судьба города.
Подойдя к «Нефритовой бабочке», молодой человек почувствовал себя еще более одиноким и потерянным, да и само место на удивление походило на него теперешнего. Заведение выглядело неухоженным и заброшенным, и те, кто прежде охотно сюда заглядывал, давно не появлялись. Клуб все-таки еще работал, но не процветал, как в прошлом. От прежнего Шань Фена ничего не осталось.
Подпиравший двери паренек явно не тянул на вышибалу ни по виду, ни по манерам. Ему бы больше подошло какое-нибудь игорное заведение попроще.
— Тебе чего, бородач?
Бывший заключенный холодно заглянул мальчишке в глаза:
— Скажи хозяину, что Шань Фен хочет видеть Юй Хуа.
Паренек досадливо обернулся и бросил кому-то за дверью:
— Там какой-то тип спрашивает босса.
И, не удостаивая собеседника взглядом, вышибала принялся с презрительным видом набивать табаком тонкую трубку. Охватившие Шань Фена гнев и печаль утихли, только когда его пригласили войти.
Комнаты, некогда сверкавшие золотистым штофом и полированным деревом, выглядели пыльными и запущенными в безжалостно ярком вечернем свете. Изрядно полинявшие драконы по обеим сторонам сцены казались уже не такими свирепыми. Все говорило об упадке.