Кровь как лимонад
Шрифт:
А теперь не было ничего важнее, чем сожрать таблетку аспирина, чтобы не болела голова.
Настя была молчаливой, «на паузе», под стать хмурой погоде за окном и меланхолии Emika из колонок. На Жекины шутки лишь слегка улыбалась, на вопросы отвечала неохотно. Девочка–лед, похожая на готовую завыть на луну собаку. Пока она, стоя к нему спиной, варила кофе (молока не было со вчерашнего дня), Жека подумал, что надо сваливать, дать Насте отдохнуть от себя, отоспаться самому. Навестить барыг на районе – пришел к ним товар или нет? Завтра – послезавтра деду Стасу понадобятся новые дозы его солдатского лекарства. Потом, может быть, залипнуть с «Play Station». Есть еще «Deadwood», три серии до конца сезона, начинается самое интересное. Побриться,
Но вышло по-другому.
Он отрешенно размешивал сахар, когда зазвонил его фэйковый айфон. Дерьмовый рингтон. Незнакомый номер.
– Алло!
– Женя, есть срочная работа, – без приветствий услышал Жека чей-то голос – вроде бы знакомый, но он никак не мог его узнать.
– Гази, ты?
– Он самый.
Жека насторожился – наперсник Аббаса никогда не звонил ему. А работа – только этого ему не хватало в теперешнем состоянии. И никогда ему еще не предлагали дело, за которое надо было браться в тот же час. Но лишние деньги – когда они лишние?
Он поморщился, спросил:
– Что за работа?
– Забрать с одного места машину и перегнать ее к Темиру в бокс, срочно. Тачка чужая, но это не угон, там ключи под колесом.
– А что, кто-то из ваших парней не может это сделать? – по-настоящему удивился Жека.
– Нет, – отрезал Гази. – Дело срочное. А у нас все заняты. Даже Аббас, раз я тебе звоню. Так что, возьмешься?
Где-то в голове у Жеки зажглась красная лампочка. Подстава? Зачем? И вроде бы за Аббасом такое не водится. Он потер ладонью лоб. Тело в багажнике «лексуса» не давал ему покоя. Но еще он помнил Настино желание провести зиму в Европе. Пока осторожность боролась и проигрывала жадности и «авось», Жека сказал Гази:
– Хорошо, где? И что за машина? И что почем?
Названная цена его устроила.
Выслушав инструкции кавказца и дав отбой, Жека повернулся к Насте.
– Слушай, извини. Мне надо идти.
Она пила кофе, глядя в окно. Молчала. Потом вдруг спросила:
– Можно, я поеду с тобой?
Неожиданно.
– Не хочу оставаться сейчас одной… Такое состояние стремное…
Ну, это тоже объяснение. По-своему, не хуже, чем признаться в любви. И уж во всяком случае, честнее.
– Похмелье, – кивнул Жека.
– Один мой знакомый называет такое состояние «анти-обстрел». Не знаю даже, почему.
– Ты знакома с Бродским? – засмеялся Жека.
– В смысле?
– «Перо скрипит в тишине, в которой есть нечто посмертное, обратное танцам в клубе, настолько она оглушительна; некий анти-обстрел».
– Какие-то нескладушки, а не стихи, – улыбнулась Настя. – Но вчера я перетанцевала и перепила. Все тело болит и тошнит… И там саднит, – она стрельнула взглядом вниз. – Так как, берешь меня с собой?
Жека подумал и поинтересовался:
– А ты машину водишь?
– Ну, иногда, – пожала плечами Настя. – Только у меня прав нет.
Второй водитель, даже неопытный, был бы кстати. Это решило дело. Но надо, чтобы она знала. Не понимая, как начать, Жека отошел к столу, на котором стоял компьютер. Покатал по поверхности стола лежащий карандаш. Повозил «мышью». В руку попала картонная коробка с канцелярскими скрепками. У кого-то Жека читал, что каждый мужчина, если он не лжет женщине, говорит глупости? Но он попробует.
– Помнишь, ты сказала ночью, что мы с тобой одной крови? – спросил Жека.
– Да, – кивнула девушка. – Тридцать третьей группы. Как Костя Иночкин и товарищ Дынин.
– Только у нас масштабы разные, – произнес Жека. – Ты угоняла байки, а я – тачки.
И Жека рассказал ей.
Настя слушала внимательно, не перебивая и не задавая вопросов. Спустя десять или пятнадцать минут и двадцать или тридцать разогнутых скрепок она спросила:
– А когда
Ну да.
Жека подумал, зачерпнул из коробки еще скрепки и рассказал Насте все. Чего уж там?
Он припарковал «опель» в самом конце Черниговской, у пересечения с Московским проспектом. Настя перебралась за руль.
– Минут через двадцать, самое позднее – через полчаса я подъеду и посигналю тебе, – сказал Жека. – Держишься за мной, сворачиваем на Обводный, только учти, что левого поворота там нет, доезжаем до «Треугольника», паркуешься на набережной, включаешь аварийку и ждешь меня.
– Все ясно. Как вкладыш жвачки, – кивнула Настя.
– То есть? Не понял.
– «Любовь это – стоять на стреме и слушать Эмику, пока он угоняет чужую тачку».
Жека улыбнулся:
– Это не я , это ты сама сказала про любовь…
Черниговская – одна из артерий промзоны, с мусором по обочине, в родинках мазутных пятен и в следах экстренных торможений. С левой стороны – пустыри, по которым параллельно улице идут железнодорожные пути, с правой – обвитые змеями вентиляционных труб промышленные здания с покосившимися бетонными заборами вокруг них. На пустырях, между путями обычно партизанят банды бродячих дворняг. Хорошо, когда они чем-то заняты и не обращают внимания на прохожих. Пару раз ржавые рельсы ответвляются и пересекают дорогу, уходя за заросшие маленькими деревцами ворота. Что там за ними – неизвестно. Может быть – разруха, а может – секретные военные объекты. Первое более вероятно. А вместо рельсов на пустыри слева наползает старое Новодевичье кладбище, заросшее кленами с пожелтевшими листьями. Над кладбищем, будто над разрытыми могилами, вьются и мерзко каркают вороны – готично так.
Когда Жека протопал полпути, стал накрапывать мелкий дождь. Жека натянул капюшон кенгурухи и сунул руки в карманы джинсов. Без машины было как-то холодно.
Обошел лежащую посреди тротуара кучу конского навоза. Что за кентавры тут проезжали?
Мысль про кентавров напомнила ему историю, недавно случившуюся с парнем с района по прозвищу Конский. Конский – потому что люди, ходившие с ним в баню или сауну, дали такую характеристику размерам его гениталий. Так вот, этому Конскому случилось возвращаться откуда-то из гостей в вечерний час пик в метро. В гостях угощали чаем и гашишем, и Конский ехал перекрытым в щепу. В метро на него, обильно потеющего и с покрасневшими глазами, напал страх (обычные после ганжи «бояки»), что сейчас кто-нибудь из пассажиров, набившихся в вагон как селедки, разглядит, что он в наркотическом опьянении, попросту говоря – что укурен. Сначала Конский просто закрыл глаза, но так стало еще страшнее. Пришлось таращить глаза и делать вид, что читает рекламные баннеры. И тут внезапно Конский почувствовал, что что-то в толпе дотронулось до его бедра. Он посмотрел – кто бы это мог быть. Никого не увидел. Ладно, решил Конский, кто-то случайно задел его своей сумкой. Но тут до него дотронулись снова. Конский явственно ощутил, как чья-то рука гладит его бедро, обернулся и увидел пристально смотрящего на него пожилого мужчину, сразу лысого и с сединой. «И тут, парни, не поверите, этот мерзкий старикашка осклабился так и во всю начал меня щупать, тьфу ты». Конский, никогда не отличавшийся «гей френдли» настроениями хотел было поднять крик на весь вагон. «И начать бить пакостную морду этого пидора, парни, но тут думаю – точно запалюсь, что перекрытый. Вот уж без дураков. Не смогу ведь адекватно отреагировать на этот беспредел, раскричусь и еще черт знает что. Повяжут. Так и ехал еще две остановки, оглаживаемый старым извращенцем. А когда он выходить стал, наклонился ко мне (я чуть не обосрался, подумал, что поцелует), склизко улыбнулся и прошептал: «Спасибо». Хули, все штаны себе, наверное, обкончал, пока меня лапал. Теперь прямо боюсь в метро ездить. Жду, когда кредит на машину одобрят».