Кровь на палубе
Шрифт:
«Наверняка из перебежчиков, – мысленно предположил Яков Иванович. Говорит учтиво, по всему видать – бывший русский офицер. И что же заставило тебя стать предателем?»
Будто читая мысли дипломата, вошедший сказал:
– Я когда-то служил в русской армии и потому испытываю к вам, как своему соотечественнику, чувство уважения. Скажите, чем еще я могу вам помочь?
– За книги, бумагу и чернила – спасибо. Но я бы хотел, чтобы мне дали возможность помыться в бане, а также я прошу разрешения у турецких властей на занятие садоводством во внутреннем дворике
– Писать послание – нет надобности. Ваш слуга находится здесь, и вы можете сами все ему сказать. Одну минуту. – Он приоткрыл дверь камеры и что-то крикнул по-турецки. Застучали сапоги, и появился Филимон. Он смотрел на хозяина преданными глазами и, по всему было видно, силился что-то сообщить, но никак не мог отважиться. Он тужился и краснел и, наконец, выдавил:
– Желаю здравствовать, барин. Не угодно ли чаво?
Яков Иванович обратил внимание, что его правая рука сжата в кулак.
– Ты где, стервец, шлялся, когда я в султанский дворец собирался ехать? Небось снова к кухарке под юбку залазил, а? Признавайся, шельма!
– Да разве можно, барин, на человека такую напраслину возводить? – Филька подмигнул хозяину.
– Да как ты смеешь, паршивец этакий, прекословить мне? – И тут же рука Булгакова, описав в воздухе дугу, оплеухой обрушилась на щеку несчастного Фильки, и он картинно повалился спиной на Айкута. Придавив его, слуга ухитрился незаметно сунуть хозяину крохотную записку, в один миг оказавшуюся в кармане последнего. Чертыхаясь и сквернословя, толмач с негодованием поднялся. А Филька, потирая ушибленное место, обиженно прогнусавил:
– Вот вы завсегда так, барин, не разберетесь попервоначалу, и давай тумаки налево-направо раздавать… А оно мне надо – унижения сносить?!
– Позубоскаль еще! – Булгаков снова замахнулся, а переводчик, уже наученный горьким опытом, тут же отскочил к двери на безопасное расстояние.
– Вы поговорите, а я в коридоре подожду, – недовольно вымолвил он и хлопнул дверью. На Филькином лице загорелась радость, и он хотел было что-то сказать, но, поймав негодующий взгляд хозяина, указывающего глазами на стену, умолк. Замысел Айкута был ясен: с помощью тайного отверстия, выходящего из соседней камеры, он надеялся подслушать их разговор.
– Белье мне собери да смотри выглади как следует, – нарочито громко распорядился Яков Иванович. – Ну и самое главное – мне еда здешняя не по нутру. Ты дай этому толмачу денег, пусть мяса побольше на рынке закупит да овощей… вот и все. – Тут же послышалась коридорная возня с замком. – Булгаков, вполне уверенный, что Айкут уже вышел из своего наблюдательного поста, на миг приник губами к уху лакея и едва слышно сказал: – Там у меня в столе книжка лежит, называется «Влюбленный Роланд», так ты снеси ее австрийскому послу.
Дверь отворилась, и на пороге появился незнакомый турецкий офицер. За его спиной стоял толмач. Турок улыбнулся, картинно расправил усы и что-то промолвил. Тут же последовал перевод:
– Улуч-бей говорит, что он хотел бы знать, о чем вы только что попросили слугу.
– Да как вы смеете разговаривать со мной в таком тоне! – разразился негодующей тирадой посол.
Офицер расплылся в приторной улыбке, потом хихикнул по-шакальи и с нескрываемым ехидством что-то пробормотал. Переводчик, напустив на себя важности, пояснил:
– Жаль, что вы с нами неискренни. Но Улуч-бей считает, что нет надобности утруждать вас допросом. За вас это сделает лакей. Сегодня у него будет незабываемый день. А к утру вы опять сможете с ним повидаться… Скоро завтрак, и он желает вам хорошего аппетита.
Филимон смотрел на происходящее непонимающими глазами, а потом, будто очнувшись, сказал:
– Вы, барин, не переживайте. Все будет исполнено в точности, как вы приказать изволили.
Офицер в тюрбане что-то выкрикнул, и в комнату тут же ввалились два охранника. Поймав взгляд начальника, они схватили парня за руки и куда-то потащили. Дубовая дверь захлопнулась.
Усевшись на топчан, Яков Иванович достал тайное послание. Оно было написано по-французски правильным почерком, коим обычно пишут прилежные воспитанницы, получившие хорошее домашнее образование. «Милый! Не печалься. Я тебе помогу. Нежно целую и люблю. Твоя навеки, Ж.».
…Утром следующего дня Булгакова еще до завтрака внезапно вывели на прогулку, но на этот раз стражники избрали иной маршрут. Проходя мимо серых каменных стен, конвоир на миг остановился и показал рукой в сторону песчаной площадки. Перед султанским дворцом валялась… голова Филимона. Его глаза были широко открыты и, казалось, смотрели прямо на посла. На запекшихся кровью губах лакея застыла непокорная усмешка.
Глава 20
Тьма и солнце
Спустившаяся с небес мгла застала пароход в Мраморном море. Из-за темных, будто вымазанных ваксой облаков ночь пришла раньше обычного. Резко упал барометр, заморосил мелкий дождь, нежданный ветер загудел в мачтах, и корабль закачало, точно детский аттракцион в Воронцовской роще. И даже удивительный голос Анастасии Вяльцевой не смог спасти слушателей от морской болезни. Пассажирам для успокоения давали бром и гидратхлорал.
Ардашев проводил жену в каюту, а сам решил подняться на палубу, чтобы полюбоваться стихией. Из трубы вылетали мириады искр, и казалось, что где-то там внизу кипят страшные адовы котлы для грешников и грешниц и будто мир преисподней зловещим призраком овладел морем, грозясь уничтожить беззащитных людей.
– А как же умирать-то без священника? Ведь и не покаешься перед смертью…
Клим Пантелеевич обернулся – рядом, с перекошенным от страха лицом, стоял Лепорелов. Он часто крестился правой рукой, а левой крепко держался за поручень.