Кровь над короной
Шрифт:
Рассыпая комплименты и лесть, Иван Антонович старался не упускать из вида лица собеседников — Бецкой и Шувалов приуныли. Теперь надо было последнего немного приободрить, а на первого дополнительно взвалить еще одну заботу, очень важную.
— Понимаю, что по делам своим вы будете часто жить в Москве, то пост главного директора кадетского корпуса следует передать тайному советнику Бецкому. Дело в том, что мало готовить хороших офицеров для армии, но нужно сделать их людьми всесторонне образованными и воспитанными, с хорошими манерами и культурой. Чтобы кадеты, будущие офицеры, стали настоящим эталоном для всего дворянства! В силу своего
Шувалов немного повеселел, зато Бецкой нахмурился. Зато оба с нескрываемым злорадством посмотрели на Ломоносова, уже догадываясь что ждет талантливого выходца из поморской семьи.
— Иван Иванович Бецкой курирует воспитание, а Ивана Ивановича Шувалова я попросил заняться образованием. Вы, Михайло Васильевич, выдающийся ученый, а потому вам предстоит курировать всю науку, и Академию наук в первую очередь. Прошу вас провести реорганизацию академического университета в Санкт-Петербургский, а также организовать Технологический институт. Да, понимаю, возложенная на вас задача трудна, но я уверен, что вы, господин действительный статский советник, с ней справитесь, как всегда и было в вашей жизни.
От слов молодого императора Ломоносов вначале загрустил, но услышав, что ему только что присвоил четвертый класс в «табеле о рангах», воспрянул духом. И тут же задумался, видимо над проблемой, как ему очищать академические «авгиевы конюшни».
— Господа, у вас будет моя полная поддержка, да и финансировать Коллегию Просвещения будем не по остаточному принципу, а полностью удовлетворять все требуемые запросы. Имя учителя и ученого нужно поставить на небывалую прежде высоту и сделать его престижным в глазах всего российского общества, от дворянства до «третьего сословия».
Программа сия не скорая, сроку на нее отводится тридцать лет. В первые десять лет нужно сделать шестую часть — открыть малое число учебных заведений, организовать их работу, набрать и подготовить педагогический персонал. За вторые десять лет сделать еще треть — и таким образом половина задуманного будет выполнена. Потому другую половину можно обустроить за оставшееся десятилетие. Таковы возможные планы, господа, и всем нам нужно добиться положительного по ним результата.
Иван Антонович устало вздохнул — всячески себе тайно аплодируя. Хорошо иметь дело с сознательными людьми, которые не на словах, а на деле любят свое отечество. А он их нещадно «припахал», так как ничего другого не оставалось, согласно афоризму Кузьмы Пруткова, в котором каждый приносит пользу только на своем месте. А он хоть и учитель, но от педагогики давно отошел, а тут маститые «зубры».
— Господа, я вижу, что у вас есть ко мне вопросы, — осторожно произнес Иван Антонович, решив сразу очертить границы, за которыми сможет «отсидеться» в глухой обороне. Судя по лицам приглашенных, вопросы у них имелись. Причем в большом числе — «придется мне, как пресловутому ужу под вилами вертеться».
— Государь, я трижды перечитал вашу программу, и, прошу простить, обратил внимание, что вы не пишете многие буквы. А также слова, которые не используются, а некоторые и не совсем понятны…
— Уважаемый Михайло Васильевич, как можно использовать букву, которая не произносится? Да и некоторые буквы совсем не нужны — они лишние. Как Приказы в прежней системе государственного управления, когда император Петр Алексеевич их функции передал в новообразованные коллегии. Так и с грамматикой он поступал. Можно вспомнить новое начертание букв взамен сложных прежних, что сделало написание и восприятие текста, особенно отпечатанного, более удобным.
Находясь в «секретном каземате» у меня как-то так вышло, что я стал упрощать текст непроизвольно, для своего удобства. Прошу простить, но такая грамматика впервые появилась еще при царе Петре Алексеевича. Только монарх ее не увидел. Ее составитель случайно попал в Преображенский приказ, к самому князю-кесарю Федору Юрьевичу Ромодановскому, и тот вынес свою резолюцию…
— Какую?
Спросил только Шувалов, а Бецкой с Ломоносовым переглянулись, люди опытные и старшие его по возрасту, они уже догадались об участи неизвестного им «новатора».
— «Выдрать кнутом, чтоб не умничал и советы непрошенные не давал», — грустно произнес Иван Антонович. Пусть приговор страшного князя-кесаря был по иному поводу, но в канву вполне вписывался. К тому же патриархи российской педагогики и науки восприняли «простодушный» ответ императора как легкий намек, и еще раз переглянулись, но уже втроем — Шувалов изрядно помрачнел.
Никритин решил тут же «соскочить» с темы, благо возникла пауза, и можно было уйти от неудобных вопросов. И в тоже время оставить надежду коллегам удовлетворить позднее их любопытство.
— Господа, я очень надеюсь на ваши труды во благо нашей державы. Двери моего кабинета всегда открыты для вас — я буду рад побеседовать со столь великими людьми как вы! Вы надежда России, в ваших руках ее будущее! Вашим делам и стремлениям будет оказана всяческая помощь, я сам готов учится у вас многому. Хотя, к сожалению, времени не хватает…
Намек был принят правильно — проводив поклонившихся ему посетителей взглядом, Иван Антонович нахмурился, возвращаясь к прежним делам. И пробормотал себе под нос:
— Лучший друг любого правителя — хорошо обустроенная тайная полиция! Генерал-аншеф Суворов хорош на своем месте, но мне нужна еще одна «контора», кроме Тайной Экспедиции. Благо директор для нее в чине фельдмаршальском имеется под рукою, находясь в горестной отставке. А потому не станем складывать яйца в одну корзину…
Глава 18
Мемель
Екатерина Алексеевна
утро 13 июля 1764 года
— Вы меня покидаете, барон?!
В голосе Екатерины Алексеевны слышалось бескрайнее удивление. И как относится к тому, что спутник, к которому она была признательна за спасение, так неожиданно с ней расстается.
— У меня, к сожалению, приказ, который я должен немедленно выполнить, — барон Остен-Сакен впервые предстал перед ней в кирасирском колете прусской армии.
Взгляд женщине сильно не понравился — обычно спокойный и насмешливый, он стал мятущимся. Полковник словно хотел ее о чем-то предупредить, но явно не решался это сделать, словно над ним нависла чужая воля. А может быть опасался чужих ушей — на палубе сновали матросы, готовя корабль к скорому отплытию в полдень. Только теперь под голштинским флагом, голландский убрали еще вчера вечером, сдернув как ненужную тряпку. Видимо, так и было — речь у команды была разноязыкой. Тут слышались все немецкие диалекты, звучали шведские и французские слова, а шкипер, ставший капитаном, говорил на английском, причем явно природном, но таком, который не используют в аристократических салонах.