Кровь, слава и любовь
Шрифт:
Улыбка стоила всего остального. Когда мадам де Виртевиль окончательно пришла в себя, легко воспламеняющееся и обделенное нежностью сердце капитана мушкетеров оказалось в полном смятении. Так началась… большая дружба. И слухи об этой большой дружбе довольно скоро дошли до госпожи д'Артаньян, у которой ушки всегда была на макушке.
Никаких доказательств измены мужа у нее, разумеется, не было. Сначала она ограничивалась только желчными, неожиданными и достаточно туманными намеками. Но когда супруг попросил ее позаботиться о том, чтобы приготовили
– Я уверена, что эта мадам де Виртевиль едет туда с вами! – кричала она. – Бесполезно отрицать, Шарль, повторяю вам, я в этом совершенно уверена! А пока вы будете любезничать с ней на празднествах, которые там устроят, мне тут придется в полном одиночестве произвести на свет вашего ребенка! Вам должно быть стыдно!..
Шарлотта с ее изуродованной беременностью фигурой выглядела довольно плачевно. Она не переставала лить слезы, подобно Магдалине, и абсолютно не понимала, к каким печальным последствиям могут привести эти ее бесконечные рыдания. Распухшая, с раздутым покрасневшим лицом, она представляла собою теперь женщину, которая одновременно вызывала отвращение и чувство вины. Прямо скажем, сочетание очень неприятное. Д'Артаньян сдержал тяжелый вздох и попробовал победить жену нежностью.
– Душенька моя, вы говорите глупости. Ваши мысли насчет госпожи де Виртевиль совершенно безрассудны! Ну, с чего вы взяли, что она примет участие в праздниках? Разве она может отправиться в Байонну с другими придворными, когда ее муж томится в Бастилии? Никому и в голову не пришло бы ее пригласить! Я вам обещаю, что она так же останется в Париже на все это время, как и вы сами!
Логика этих увещеваний несколько успокоила встревоженную супругу, но подозрительность ее оказалась поистине неисчерпаема.
– Но ведь королева-мать наверняка отправится в путешествие. Вы не станете отрицать, что восхищаетесь ею, раз… раз все время отказываетесь расстаться с ее портретом!
– Шарлотта, Шарлотта, вы заставляете меня думать, что окончательно лишились рассудка! Это же просто безумие! Мало вам портрета, мало вам госпожи де Виртевиль. Вы осмеливаетесь ревновать к королеве-матери, к самой королеве!.. Господи боже мой! Неужели вы и впрямь сходите с ума?
– Может быть, – холодно согласилась она, – но я бы меньше сходила с ума, если бы вы больше меня любили.
– Но я же люблю вас, какого черта, я люблю вас, и вы это отлично знаете! Это вы всегда находите тысячи предлогов, чтобы поставить преграды на пути к нашему вполне законному счастью! Подумайте-ка хорошенько, разве приятно мужчине из плоти и крови жить в своем собственном доме наподобие монаха?!
– Плоть – это ерунда! Любовь духовна, Шарль, и не сводите ее постоянно к самым низким проявлениям! Любить – это вовсе не то, что вы подразумеваете, это значит жить рядом с милым твоему сердцу существом, это значит…
Д'Артаньян, сгорая от нетерпения, прервал этот лирический монолог.
– Дорогая
– Как вы торопитесь покинуть меня! – тоном трагической героини воскликнула Шарлотта. – И чтобы отправиться куда, я вас спрашиваю? Чтобы отправиться…
– Женить короля, я же вам уже сказал!!!
Назавтра капитан мушкетеров покинул Париж вместе со всем королевским кортежем и… с чувством огромного облегчения. У него было ощущение, словно ему вдруг предоставили долгожданный отпуск. И надо признать, д'Артаньян этим отпуском воспользовался в полной мере. Прелестная Мари де Виртевиль, за которой, признаемся из любви к истине, он прилежно ухаживал, действительно отсутствовала на торжествах по поводу бракосочетания короля. Но другие красивые женщины там были в количестве вполне достаточном для того, чтобы вернуть доброе расположение духа капитану мушкетеров. К тому же в Байонне он вновь встретился со своим старым другом Рабастаном. По примеру прошлых дней они провели немало приятных часов в городских кабачках.
Но всякому отпуску, как и всякому королевскому празднику, когда-то приходит конец. Настало время, когда д'Артаньяну пришлось возвратиться в Париж и… с тяжелым сердцем отправиться на набережную Гренуйер.
Наш путешественник обнаружил там, что за время его отсутствия произошли заметные перемены. Во-первых, д'Артаньян узнал, что стал отцом замечательного мальчугана. Шарлотта продемонстрировала ему сына с величественно-бесстрастным видом. Мальчику предстояло стать крестником короля, значит, ребенка назовут Людовиком. Затем, оказавшись в своей спальне, он обнаружил, что портрет королевы исчез. Светлое пятно, оставшееся от пропажи на обивке стены, весьма неловко замаскировано военными трофеями!
Это был тягостный момент для д'Артаньяна. Он отлично понимал, что невозможно вот так, сразу по приезде, без всякой подготовки обрушиться на еще не оправившуюся после родов женщину. Нельзя вот так, сразу же, устроить сцену жене, только что подарившей тебе сына. Значит, придется отложить объяснения на более позднее время… Но бравый капитан мушкетеров твердо пообещал себе, что отсрочка Шарлотте не поможет.
Отсрочка продлилась ровно две недели. Утром того дня, когда вполне выздоровевшая Шарлотта впервые отправилась к мессе, д'Артаньян поджидал ее.
– Дорогая моя, – начал он, едва она показалась на пороге дома, – уверяю вас, моя признательность вам за сына поистине безгранична. Но я буду еще более признателен вам, если вы изволите мне сказать – не рассердившись! – куда вы девали портрет королевы.
Мадам д'Артаньян выпрямилась и набрала в грудь воздуха. Слишком давно она ожидала этого вопроса. Ответ был готов. Но, с другой стороны, она испытывала некоторое облегчение, потому что молчание мужа казалось ей не слишком естественным.