Кровь времени
Шрифт:
«Хватит нести чушь!» Марион тряхнула головой — она зашла чересчур далеко. Пришло время заняться другим делом — вновь погрузиться в атмосферу Египта 1920-х годов. Она мысленно перебрала содержимое холодильника, стоящего возле софы, и вспомнила, что на обед в ее распоряжении полная сковорода овощей. Итак, все устроилось: у нее есть целый день, чтобы читать. Однако, едва открыв книгу, женщина вновь встала и забаррикадировала входную дверь круглым столиком на одной ножке.
— Вот так! — сказала она и расположилась у окна на диване — с чашкой чая в одной руке и дневником в другой.
18
В то время как Азим пытался установить личность четвертой жертвы, Джереми Мэтсон трясся в
46
Гиза — юго-западный пригород Каира, в окрестностях Гизы находится комплекс знаменитых египетских пирамид.
Маршрут трамвая № 14 завершался в восьми километрах от центра Каира; конечная остановка — напротив гостиницы «Мена-хаус», караван-сарая, который высоко ценили все европейские знаменитости. Туристический сезон близился к завершению, но пирамиды по-прежнему привлекали иностранцев. Солнце встало не более двух часов назад, но уже около тридцати европейцев, в экстравагантных шляпах, измеряли шагами расстояние от одной грани пирамиды до другой. Люди выделялись на фоне голубого неба кривыми белыми пятнышками.
Египет был популярным местом отдыха всех аристократов Европы, всех коронованных особ планеты с их неисчислимой свитой. Гостиница «Мена-хаус», оазис роскоши у края пустыни, располагала бесподобными террасами, где постояльцы наслаждались трапезой, любуясь видом огромных гробниц. Джереми был убежден, что найдет разыскиваемую им женщину здесь, завтракающей на фоне этого чуда света. Он звонил ей очень рано утром на виллу в Гелиополе, но там ответили, что «госпожи нет». Следовательно, она могла провести ночь только в «Мена-хаус» — предпочитала эту гостиницу остальным.
Джереми вспомнил, как тень веера падала на ее лицо, как блестели желанием ее глаза… Они завтракали тогда в спортивном клубе «Джезира», и она шептала, по-прежнему прикрываясь тонким веером, что обожает наслаждаться жизнью в его компании под сенью пирамид. От дерзости и бесстыдства ее слов у Джереми засосало под ложечкой… Эта женщина не знала равных в умении показать себя; необычайно уверенно играла с мужчинами, делая это с такой прелестной и женственной грацией, что никто не осмеливался ей перечить. Оставалось только смеяться, опускать глаза или расправлять плечи в зависимости от того, что ей вздумалось устроить — очередную игру или какую-нибудь провокацию. Однако она всегда делала это с такой деликатностью, что никто, кроме адресата, ничего не замечал.
Жара, казалось, исходила от земли и густой пеленой
Та, кого он разыскивал, всегда останавливалась в одном и том же номере, чуть в стороне от прочих, «чтобы не приходилось затыкать самой себе рот», как говорила она в свойственной ей дерзкой манере. Джереми снял солнцезащитные очки и постучал в дверь. В воцарившемся молчании к нему вернулась ясность мышления, и он с новой силой осознал, что на самом деле ему здесь делать нечего, более того, пребывание в этом месте представляло для него опасность. В глубине души он начал робко надеяться, что на стук никто не ответит.
Дверь приоткрылась: за ней стоял человек в белой с золотом ливрее и красной феске.
— Господин?
— Пожалуйста, я хотел бы поговорить с мадемуазель Леенхарт.
Слуга нахмурил брови:
— Вы, должно быть, ошиблись, господин. Здесь нет мад…
— Впустите его! — произнес женский голос за спиной слуги.
Тот подчинился, и Джереми оказался в номере с широкими окнами, которые пропускали в обширное помещение весь свет с плато. Вдоль комнаты тянулась деревянная терраса; жасмин, что цвел в принадлежащем гостинице саду, испускал волны дурманящего запаха — через открытые окна они проникали в номер. Джереми вышел на веранду и оказался перед столом, что стоял под зонтиком из светлой ткани; на вышитой скатерти расставлены изящные изделия из фарфора и горшочки с вареньем. Дама в плетеном кресле выпрямилась, промокнув уголки губ салфеткой. Красота ее вновь ошеломила Джереми, несмотря на то что они встречались далеко не в первый раз. Длинные черные волосы удивительно контрастировали с необыкновенно белой кожей; большие зеленые глаза в обрамлении невероятно длинных ресниц казались еще прекраснее; единственная родинка только подчеркивала очаровательную ямочку на щеке. На женщине было зеленое платье, открытое в двух местах: по бокам, чего Джереми раньше никогда не видел, и на груди; над глубоким вырезом пышный бант. До этого платья он еще ни разу не дотрагивался, ни разу его не расстегивал… Эта мысль поразила его в самое сердце.
Бледно-розовые губы женщины раскрылись в вежливой улыбке.
— Разве ты забыл? Теперь меня зовут мадам Кеораз.
— Пожалуйста…
Она чуть наклонила голову; на лоб упала черная как смоль прядь волос. Эта женщина могла быть манящей и страстной или холодной и сдержанной; сейчас она явно предпочла второй вариант.
— Раз уж ты пришел, чтобы отвлечь меня от дел, уважай меня такой, какая я есть! — перебила она, полностью стерев с лица улыбку. Взяла со стола кусочек хлеба и намазала его вареньем из лепестков розы.
— Ты прекрасно знаешь, что я никогда не стану называть тебя этим именем. — Джереми подвинул стул и сел на него так, чтобы оказаться лицом к лицу с собеседницей. — Ты мне очень нужна.
— Не могу ответить тебе взаимностью. Что тебе надо?
«Все та же манера дерзить и удивительная способность моментально переходить от нежности шелка к горечи змеиного яда», — подумал Мэтсон. Это сравнение породило целый ворох воспоминаний, которые мелькнули перед его внутренним взором и сдавили грудь.
— Ну?! — настаивала женщина.
Он глубоко вздохнул и произнес:
— Мне нужна твоя помощь. Это касается твоего учреждения.
— Учреждения Фрэнсиса, ты хочешь сказать.
Джереми сжал челюсти, отчего щеки на его исхудавшем лице стали казаться еще более впалыми.
— Учреждения, которым ты занимаешься, — процедил он сквозь зубы. — Не надо играть со мной, Иезавель.
— Играть во что?
— Ты прекрасно понимаешь во что! В невинную игру под названием «горячо — холодно». Со мной не выйдет, я слишком хорошо тебя знаю.