Кровавая работа
Шрифт:
– Верно, они должны были сделать это, чтобы провести сканирование мозга. Врачи собирались проследить направление пули, ее траекторию в мозгу.
– Допустим. Тогда куда девалась серьга в виде крестика, которую Глория носила в левом ухе? В списке ее нет.
Грасиэла перебила его:
– Она не надела крестик в тот вечер. Я до сих пор думаю, что это очень странно. Как будто на свое несчастье она не нацепила эту серьгу, потому что это был ее талисман. Глория надевала ее каждый день.
– То есть предмет личного значения, – прокомментировал Маккалеб. – Но откуда ты знаешь,
– Потому что, когда в полиции мне вернули ее вещи – ну, часы, кольца, серьги, – этой сережки среди них не было. Значит, она ее не надела.
– Ты уверена? На пленке серьга на месте.
– На какой пленке? – спросила Грасиэла.
– Той, что была снята камерой в магазине. Грасиэла какое-то время молчала.
Потом ее голос послышался снова:
– Но этого не может быть. Я нашла серьгу в ее шкатулке для украшений. Я отдала все в похоронное бюро. Ну чтобы ее похоронили с этой серьгой.
Теперь настала очередь Терри помолчать, чтобы попытаться связать все концы.
– А не могло быть у Глории второй такой же сережки? Я ничего не понимаю в украшениях, но обычно серьги продаются парами.
– Ой, ну конечно, ты прав. Я об этом не подумала.
– И та, что ты нашла в шкатулке, была второй.
Маккалеб почувствовал, как у него внутри что-то заныло: он сразу узнал это ощущение предчувствия, которого давно не испытывал.
– Тогда, наверное. – Грасиэла запнулась. – Если в магазине серьга была на ней, то куда она подевалась?
– Вот это я и хочу выяснить.
– А это имеет какое-нибудь значение теперь? – спросила Грасиэла упавшим голосом.
Маккалеб довольно долго молчал, обдумывая, как лучше ответить на этот вопрос. Потом все-таки пришел к выводу, что его размышления мало что объяснят девушке в данный момент. И он просто сказал:
– Это один из тех вопросов в деле, который остается без ответа. А я хочу на него ответить. Скажи мне вот что: это была серьга в виде клипсы, которую просто защелкиваешь на мочке, или на ней была застежка, которая вставляется в дырку и защелкивается, чтобы серьга не выпала? Ты понимаешь, о чем я говорю? На видеопленке этого не видно.
– Ну да. Кажется, там была застежка – как на большинстве серег, – которую надо защелкнуть, вставив в ухо. Такую сережку просто так не потеряешь.
Пока Грасиэла говорила, Маккалеб просматривал отчеты врачей скорой помощи. Он пробежался пальцами по списку данных, пока не дошел до имен медиков и номера бригады. Именно они осматривали и перевозили Глорию.
– Пожалуй, я вернусь к работе, – сказал Терри. – А как насчет завтра? Наши планы в силе?
– Да, все в силе. М-м. Терри.
– Да?
– Ты видел видеозапись из магазина? Я хочу сказать, ты все видел? Даже как Глорию.
Маккалеб не дал ей договорить.
– Да, – произнес он очень ровным голосом. – Я должен был просмотреть все.
– Ей было.Она испугалась?
– Нет, Грасиэла. Все произошло мгновенно. Она даже не видела, что к ней кто-то приблизился.
– Наверное, это хорошо.
– Думаю, что да. Послушай, ты как, ничего?
– Со мной все в порядке, – тихо сказала Грасиэла.
– Я очень рад. Значит, до завтра.
Работники, перевозившие Глорию, работали на станции скорой помощи № 76. Маккалеб позвонил по указанному телефону, но выяснилось, что у бригады, которая работала двадцать второго января, были выходные до воскресенья. Впрочем, дежурный уверил Терри, что, согласно распоряжению департамента, ответственного за так называемые «криминальные выезды», любая вещь, принадлежавшая жертве и оставленная на носилках или найденная в самой машине скорой помощи, передавалась в ведомство полиции. Это означало, что если нечто потерялось при перевозке тела Глории Торрес, то в отчете по убийству должно иметься донесение о приеме данной вещи-собственности от медиков. Но такого донесения не было. Серьга в виде крестика нигде не упоминалась.
Страшная истина, в которую тайно, но твердо верил сейчас Маккалеб, заключалась в том, что, нося в грудной клетке чужое сердце, он был спасен по ошибке. Лучше бы на его месте оказался кто-нибудь другой – так он считал. За долгие недели и месяцы, пока он ждал подходящего для его организма сердца, он полностью подготовился к концу своей жизни. Маккалеб воспринимал смерть так тривиальное явление, некую неизбежность. Он давно перестал верить в Бога, ибо ужасы, которые ему пришлось видеть и документально фиксировать, мало-помалу высосали из него остатки веры до последней капли. Единственное, во что он верил искренне и безоговорочно, это что пределов для зла, совершаемого людьми, не существует; что зло безгранично. И в последние, как ему казалось, дни его жизни, когда его собственное сердце трепыхалось в груди из последних сил, Маккалеб даже не пытался в отчаянии хвататься за утерянную веру в надежде как-то унять страх перед неизведанным. Вместо этого он примирился с тем, что это конец, что его ждет Ничто. Он был готов к этому.
И в общем, это было легко. Пока он работал в Бюро, им двигала некая осознанная миссия, можно сказать внутренний зов. Когда он выполнял эту миссию, и выполнял успешно, он точно знал, что это что-то значит. Бывало, он спасал людей от чудовищного конца лучше, чем любой хирург-кардиолог. Он лицом к лицу сталкивался с самыми жуткими разновидностями зла, с этакой раковой опухолью, раздирающей человека на части, и битва, которую он выигрывал – всегда изматывающая и доставляющая невероятную душевную боль, – придавала его жизни смысл.
Но все это вмиг исчезло, когда сердце подвело его и он повалился на пол в родном отделе, успев подумать, что, наверное, кто-то воткнул ему в спину нож. Прежняя жизнь улетучилась, и ничто не напоминало о ней в течение двух лет, до того момента, когда вдруг запищал пейджер и ему сообщили, что сердце для него нашлось.
Теперь у него было новое сердце, но отнюдь не новая жизнь. Он жил в гавани на катере, который никогда не покидал ее. Не важно, какие шаблонные фразы он использовал в разговорах с репортерами о своем «будущем». Пустое животное существование было не для него. Ему была необходима цель, охота, которую ему предложила Грасиэла Риверс, войдя к нему на палубу – и в его жизнь.