Кровавая свадьба
Шрифт:
— Проходите, — отступила Татьяна.
Кира Викторовна прошла в комнату, оценила порядок и что квартира двухкомнатная, не родительская, родители живут в скромных условиях. Смерив ее взглядом, Кира Викторовна задохнулась: беременная. Не сводя ледяных глаз с Татьяны, села в кресло из набора мягкой мебели, закинула ногу на ногу, закурила — внутри-то кипело, клокотало. И приступила:
— Квартиру Петр Ильич купил?
— Он, — не посмела лгать Таня.
— И мебель? (Татьяна ни слова.) Разумеется, беременна ты от него. (Пауза. Сверлящие зрачки директрисы, неловкость
— Зачем спрашиваете? Вы же знаете.
— Да, я знаю все. А ты думала, что удастся скрыть? И долго это будет продолжаться? (Еще одна тяжелая, мучительная для обеих пауза.) Я спрашиваю, долго будет продолжаться блядство?
Кира Викторовна загасила сигарету о полировку журнального столика, это же ее мебель, которую украла Татьяна.
— Я люблю Петра Ильича, — выдавила девушка.
— Что, что, что? — Кира Викторовна, дабы подчеркнуть издевку и свое отношение к Татьяне, повернула голову, как бы подставляя ухо. — Чего ты его? А тебе известно, что это такое?
— Не надо со мной так…
— Молчать, дрянь! — подскочила она. — Ты забыла, сколько я для тебя сделала! Чем платишь? Прыгнула ко мне в постель, замарала ее грязью.
— Я люблю Петра Ильича, — упрямо повторила Татьяна.
— Это расскажи кому другому, — прошипела Кира Викторовна. — А я в твою латынь не верю. Ты всегда жила плохо, одевалась не по моде, когда девочки намного хуже тебя ходили как принцессы. Тут появляется Петр Ильич, влюбляется в тебя, ты не упустила выгоду, переехала в хорошую квартиру…
— Неправда!
— Правда, — перекричала ее Кира Викторовна. — Так вот запомни, не прекратишь всю эту грязь, я тебя задавлю вот этими руками. Я не позволю его и себя поставить в глупое положение…
— Вы уже себя поставили. Тем, что пришли ко мне.
Кира Викторовна отключилась на мгновение. Только по двум пятерням на щеках Татьяны догадалась, что надавала ей пощечин. Подавив жгучее желание избить ее до полусмерти, выскочила на улицу, как шальная понеслась, не разбирая дороги, бормоча ругательства в адрес девчонки. Собралась просить, а не смогла. Да еще не помнит, как била ее. Что с ней происходит? Отсутствует контроль. Это плохо.
— Кира Викторовна! Тетя Кира! Садитесь, подвезу.
Германа только не хватало. Но поскольку ноги подкашивались, она приняла приглашение. Упав на сиденье, Кира Викторовна прикрыла веки, а виски резало: беременная… не помню пощечин, это опасно… бросит меня… убить гадину…
— Прости, Герман, я не слушала тебя. Тахикардия, мне нехорошо…
— Я говорил, что рад встрече. Прошу вас, передайте Петру Ильичу, что не стоит показывать характер, деловые люди должны договариваться…
— Почему не позвонишь ему?
— У нас размолвка.
— У нас тоже, — невольно вырвалось у нее.
— Знаю, он говорил. Думаю, это несерьезно.
— Петр говорил о наших отношениях тебе?
— Ну да. Забросил дела — непорядок. У него, понимаете ли, выбор…
— Так и сказал: выбор?
— Да, именно так. А у меня дело моего отца, которое я хочу завершить. Кстати, не помните, в каких туфлях Петр Ильич был на свадьбе? У меня есть прикольная фотография, на ней только ноги, но не знаю чьи. Хочу отдать владельцу туфель.
— Не помню, — ответила машинально.
Кира Викторовна была разбита. Петя докатился: Герману говорил. За что он ее так? А Герман в это же время злорадно думал, что тетя Кира попьет кровь у мужа, заодно отвлечет его от завода, который друг семьи пытается заграбастать. Интрига!
Он явился около полуночи, но не в кабинет ворвался, а в гостиную, где Кира делала вид, будто смотрит телевизор. Загородив телом экран, бросил жене:
— Как ты посмела! Это низко!
— Сядь, — сказала она спокойно. — Давно пора поговорить.
— Что ж, в самом деле пора. (И не сел.) Но не разговаривать. Все, Кира. Я жалел тебя, не хотел травмировать…
— Травмировать?! — Она поднялась, чтобы муж не нависал над ней, чтобы смотреть в его бесстыжие глаза. Заговорила медленно, гася ярость: — Значит, ты не травмировал меня, когда спутался с девчонкой и выставил меня и себя на посмешище? Ты не травмировал, когда обрюхатил ее? Купил квартиру и нагло посещаешь любовницу. Ты запачкал грязью нашу жизнь!
— Серьезные обвинения. А ты не задумывалась, почему я это сделал? Причину не искала? А она в тебе, Кира. С тобой безрадостно. Я так больше не могу, не хочу. Да, я изменяю тебе.
— Я это сама видела! — Боль вырвалась наружу криком. — Видела в мае. Ты и Феликс устроили на базе притон!
— Тайком шпионила? И не пыталась даже сказать мне? Ты хуже, чем я думал. А как же твоя принципиальность? Ты же насквозь лживая… Тише, не перебивай, настал мой черед читать мораль. Это ты превратила наш дом в школу, заметь, ненавистную школу. Из меня пыталась слепить старшеклассника, которому кое-что позволено, а детям уготовила роли учеников начальных классов, причем пожизненно. Ты мысли не допускала, что у нас может быть свое мнение, вкусы, пристрастия. Нет, нам было позволено только то, что ты считала правильным и полезным. Мы растеряли друзей. Знаешь, когда приходишь в гости, чертовски хочется расслабиться, а не выслушивать замечания. Ты поставила себя на постамент, на котором высекла: ум, честь и совесть, не имея при этом ни того, ни другого, ни третьего. А знаешь, какая у тебя кличка? Гестаповка. Не фашистка, а гестаповка! Имея ничтожную власть, ты ломаешь судьбы, калечишь людей. Да тебя близко нельзя подпускать к детям, у тебя мания величия. И я не хочу встречать с тобой старость.
Она не сразу поняла, что осталась одна. Вот, значит, как выглядит одиночество: она и телевизор. Еще дом, похожий на музей. А за стенами люди…
Петр Ильич собирал в кабинете вещи. Она сделала невозможное, не роняя при этом достоинства:
— Петя… я прошу тебя… не делай необдуманного шага. Это пройдет. Скоро придет старость, это время близко. Татьяна начнет изменять тебе, и будет больно. Не уходи. Пусть все останется как есть, тебе нужно время. Я согласна, потому что никто из нас не выиграет, никто…